Клаудио Магрис - Дунай

«Dem Deutschen Bécs, dem Ungarn Pécs» («У немцев Вена, у венгров Печ»), — гласит пословица. Спокойный и задумчивый город (который по-немецки называется Фюнфкирхен, то есть «Пять церквей») вполне достоин преувеличивающего сравнения с Веной и целого списка хвалебных эпитетов, звучавших еще в средневековье и прославлявших здешний климат (мягкая зима, недушное лето, теплая и долгая осень), культурные традиции, во многом восходящие к Древнему Риму, связь с Шартром здешних хронистов и ученых мужей из основанного в 1367 году университета (первого в Венгрии и четвертого в Миттель-Европе), а также библиотеку здешнего епископа Георга Климо. Панегирики звучали и о здешних винах, винах Мечека, которые некогда предпочитали немцы, винах Шиклоша, которые предпочитали славонцы, винах Альшо-Бараньи, к которым питали слабость плотно проживавшие в Бачке сербы.

Восторги винами Бараньи, одной из областей Печа, давно поделены между партией, отдающей пальму первенства местному вину из здешней столицы, и противной партией, восхваляющей вина Виллани. Роль Париса на этом суде оставим за Джиджи, по крайней мере, он возглавит жюри, собравшееся motu proprio [100] По собственной воле (лат.). в ресторане «Рожакерт». Сказано: «Не судите, да не судимы будете», но быть присяжным заседателем весьма приятно, когда взвешиваешь не человеческие поступки и годы тюрьмы, а книги и молодые вина. Жюри литературных премий собирается, спорит, взвешивает, объявляет, заявляет, присуждает, пирует на банкетах; тем временем жизнь, к счастью, неслышно проходит, незамеченная, приглушенная, и смутное ощущение собственной важности у того, кто вручает премию, слегка нагнувшись к поднимающемуся на подиум лауреату, помогает забыть о пустоте и приближении финального эпилога. Сегодня вечером в «Рожакерте» нет авторов, есть только произведения, бутылки из погреба, и спорить особенно не о чем. Белое вино из Печа изумительно, вкус у него тонкий и сладковатый, красное вино из Виллани кисловато. Так, самым обычным вечером прочная репутация этого вина пошатнулась.

Баранья, которую Александер Бакшаи сравнивал с вышитым двумя рекам гобеленом — пограничная земля, состоящая из множества частей и слоев. Помимо мадьяров и немецкого меньшинства, здесь жили рашаны, как называли их в XVIII веке, то есть сербы, относившиеся к Греческой церкви, и шокацы, балканские славяне-католики, которые крестились раскрытой ладонью и у которых писать и читать умели в основном женщины — наверное, чтобы избавить мужчин даже от этих усилий и довести эксплуатацию женщин до логического конца. Рассказывают, что однажды в Баранье, в краю под названием Орманшаг, комиссия спросила у кандидата на пост судьи, умеет ли он читать и писать, а он ответил: «Нет, зато я умею петь».

Особенно заметным было здесь присутствие немцев; Бараньский комитет Венгерского королевства называли «швабской Турцией». Если Адам Мюллер-Гуттенбрунн, защищавший немецкую самобытность от мадьяризации, восемьдесят лет назад, в 1848 году представлял банатских швабов и трансильванских саксонцев, хранивших преданность Австрии и враждебных Венгерской революции, сегодня литература венгерских немцев, развивавшаяся главным образом в Пече и Боньхаде, подчеркивает, когда речь заходит о 1848 годе, связь между проживающими на этих землях швабами и венграми, которые сплотились против Габсбургов и Австрии. Вильгельм Кнабель, скончавшийся в 1972 году, в открытом письме, датированном 17 ноября 1967 года, изложил свои мысли о роли немецкого писателя в Венгрии. Его стихи, написанные на немецком или на швабском диалекте, — честные, подражательные вирши, они напоминают сочинения прозаиков, собранные Эрикой Атс в представляющей наивную местную литературную поросль антологии «Глубокие корни»; самые доброжелательные критики, вроде Белы Сенде, находят в их творчестве «подкупающую простоту». После полного замалчивания факта существования немецкой общины в Венгрии (в габсбургскую эпоху ей угрожала мадьяризация, после 1918 года ее положение еще ухудшилось, в годы нацизма она скомпрометировала себя проявлениями германского шовинизма, а после 1945 года подвергалась угнетению и игнорировалась) сегодня ей вновь пытаются, отчасти искусственно, вернуть силу и значение. Подчеркивают ее роль посредницы между культурами (главный девиз всей Миттель-Европы) и вспоминают прошлое столетие, когда, к примеру, немецко-мадьярский еврей Доци Лайош (Людвиг фон Доци) перевел на венгерский «Фауста» Гёте, а на немецкий «Трагедию человека» И. Мадача.