Клаудио Магрис - Дунай

Желтизна подсолнухов и кукурузы растекается по полям, словно среди холмов раскинуло палатки лето. Венгрия (которую габсбургский канцлер Гёрниг, приверженец рыночной экономики, в XVIII веке мечтал превратить в житницу Европы) — это теплый, живой цвет, переходящий в апельсиново-охристый дворцов и домов.

Если и не само путешествие, то намерение рассказать о нем оказывается в этих краях чрезвычайно рискованным: тщательно составленная (и тщательно изучаемая библиография) не восполняет пробелов в знаниях, нельзя притворяться, что бродишь по стране, где говорят на агглютинативном языке, с той же легкостью, с которой бродишь по улочкам Вены, среди ее жителей. Здесь путешественник еще острее, чем обычно, ощущает себя лишним, героем «новеллы про автостоп» — в 1960-е годы это был любимый жанр целого поколения венгерских писателей, которые выросли в атмосфере внутренней политической разрядки и либерального благополучия и которые топали ногами на прогрессивное развитие венгерского общества, казавшееся им чересчур медленным и осторожным; этих писателей нередко терзало ощущение бессилия и пустоты, поскольку вся жизнь казалась им блужданием без ясной цели, похожим на бесцельное шатание героев их книг, которые решились путешествовать автостопом.

Так что дунайский дневник во время путешествия вдоль этого отрезка реки рискует оказаться похож на так называемую джинсовую прозу этих писателей, на их импровизированные, пространные casual-разговоры. Впрочем, куда более дорогие наряды не спасают от опрометчивых суждений. Железный занавес, разделяющий на границе Австрии и Венгрии два полушария, две сферы влияния мировых супердержав, пробуждает пафос громких и банальных метаполитических определений, лапидарных формул всемирной истории, похожих на слова герцога Меттерниха, который говорил, что сразу за Реннвег (улицей, пересекающей Вену) начинаются Балканы, Азия.

Значит, этот яркий и одновременно ленивый мадьярский пейзаж — уже Восток, свежее воспоминание об азиатских степях, о гуннах и печенегах или о Полумесяце; Чоран воспевает бассейн Дуная как место смешения полных жизни и еще неизвестных народов, не ведающих об истории, то есть о ее идеологической периодизации, которую выдумала западная историография, о лоне и лимфе цивилизации, которая, как полагал Чоран, еще не обессилела под натиском рационализма и прогресса.

Подобный мощный пафос, решительные заявления о независимости от всякой идеологии, сам по себе — идеологическое ухищрение. Остановка в будапештской кондитерской или книжном мгновенно переубедит тех, кто полагает, будто к востоку от Австрии попадаешь в лоно Азии. Конечно, двигаясь по широкой венгерской равнине, оказываешься в отчасти другой Европе, в горниле, где переплавляются иные элементы, чем те, из которых составлена западная почва. В стихах Эндре Ади, выдающегося венгерского поэта XX века, ощущается тяжесть бремени, давящего на мадьяров на протяжении столетий, — необходимости и зачастую невозможности выбора между Востоком и Западом. В венгерской истории этот выбор нередко оказывался навязанным (начиная с турецкого завоевания, пребывания под властью Габсбургов или принадлежности к советскому блоку) или вынужденным: «Запад отверг нас, мы поворачиваем на Восток», — заявил в 1919 году лидер социал-демократов Гарбаи во время недолгого существования Венгерской советской республики. В прошлом столетии романист Жигмонд Кемень утверждал, что на Венгрию была возложена миссия защищать многонациональность габсбургской империи, разделяя германский и славянский миры и не позволяя одному взять верх над другим.

Обостренное национальное чувство мадьяров, проходящее с героическим и яростными напором через все историю Венгрии, рождено землей, на которой накладывались друг на друга, перемешивались, оставляли следы бесконечные волны нашествий, самые разные племена — гунны и авары, славяне и мадьяры, татары и половцы, язиги и печенеги, турки и немцы. Миграция приводит не только к разрушению, но и к распространению цивилизации (турки не только грабили эти земли, но и принесли исламскую культуру), к смешению и слиянию народов — тайным пружинам всякого национализма и его одержимости чистотой нации, пример которой — легенда о происхождении венгров от гуннов; Янус Паннониус, гуманист и поэт XV века, по происхождению хорват, как и аристократическое семейство Зриньи, подарившее героев и певцов венгерской эпопеи; мать мадьярского национального поэта Петёфи не знала венгерского; граф Сеченьи, выдающийся патриот, сформировавший культурное сознание нации, выучил венгерский в тридцать четыре года; символ ирредентистского протеста против Габсбургов — тюльпан, который последователи Кошута носили в петлице, привезен в эти края османскими завоевателями — кстати, в турецкой поэзии тюльпан воспевается как символ турецкой цивилизации. Страстный национализм был обусловлен не только насущной потребностью существовать, но потребностью стать пламенными венгерскими патриотами, как в романе Мора Йокая «Новый землевладелец».