Клаудио Магрис - Дунай

На отдых в Татры, например в Татранску Ломницу, в городки, чей блеск и лоск под стать туристам belle époque, сегодня в основном приезжают жители Чехословакии и Восточной Германии. В элегантности здешних заведений есть что-то неправдоподобное и кричащее, как и во всех местах, оживающих в туристический сезон, там, где этот сезон вытеснил и отменил жизнь, которой жили прежде, ее ритмы. Вычурная, выставленная напоказ пошлость празднует победу, когда приезжаешь сюда не только и не столько для того, чтобы насладиться тихими или запретными удовольствиями, сколько для того, чтобы совершить подобающий положению в обществе ритуал. Либертин, снисходительно уступающий своим склонностям, безусловно, нетривиален, но либертин, снисходительно уступающий своим склонностям и думающий при этом не столько о том, чтобы получить удовольствие, сколько о том, чтобы совершить общественно и культурно значимый поступок, превращающий его в существо высшего порядка, исключительно вульгарен.

Элита, выполняющая свою общественно-политическую функцию (правящая до сих пор аристократия или находящаяся у власти военная каста), может быть ненавистной или преступной, но ее не назовешь грубой или снобистской, потому что она выполняет настоящую, сверхличностную задачу, значение которой больше, чем значение каждого члена элиты. Знаменитые туристы, создавшие каприйский миф, нередко отмечены стигматами пошлости, поскольку составляют серую толпу эксцентриков, не представляющих никого и в то же время уверенных в том, что они кого-то представляют благодаря своим предсказуемым причудам и показной утонченности. Так что мы без особого сожаления уходим из ресторана большой гостиницы в Татрах, хотя ужин был вполне сносным и наконец-то (благодаря международному обществу) нам удалось выпить вкусного пива.

В послевоенные годы букинистические магазины в Чехословакии были настоящей сокровищницей для тех, кого интересовало все немецкое. Семьи, приехавшие некогда из Германии и веками жившие в Чехословакии, высылали, проявляя глупость и несправедливость, которой пытались ответить на преступления нацизма, а на самом деле обедняя собственную страну, лишая ее важнейшей составной части. Этнические немцы уезжали и распродавали домашние библиотеки: в букинистических магазинах можно было рукой притронуться к уничтожению немецкой культуры в Чехословакии. С тех пор прошло много лет, следы трагического исхода почти стерлись, тех книг уже не найти. Зато в руки нам попались переплетенные тома «Lecture illustrée» [84] «Иллюстрированное чтение» (фр.). — увлекательного французского журнала конца столетия, и два тома на латыни — «Ethica catholica (Generalis и Specialis» [85] «Католическая этика (общая и частная)» (лат.). — доктора Йозефа Качника, профессора богословского факультета университета моравского города Ольмюца, изданные в Оломоуце (то есть Ольмюце) в 1910 году.

В одном из номеров «Lecture illustrée» исследователь физиогномики описывает рот Клео де Мерод, великой актрисы и любовницы: «Я видел рот мадам де Мерод, когда ей было пятнадцать лет, — широкий, жадный, любопытный, — и вижу его сегодня. Это совсем другой рот. Он сжался, закрылся, сузился, как рот пресытившегося, удовлетворенного человека, которому нечему больше учиться. В очертаниях этого чувственного и прекрасного рта ощущается утомленность и первые признаки усталости. А еще печаль». Учебник доктора Качника — настоящий научный труд, автор которого, не претендуя на оригинальность и преследуя исключительно цель изложить учение Церкви, перечисляет все людские поступки, связанные с ними вопросы и правила, которым полагается следовать; он описывает и классифицирует свободу и необходимость действия, порядок и природу человеческих и религиозных законов, обязанности и исключения, отступления и правовые обычаи, обстоятельства и страсти, объясняет различия между разнообразными грехами и добродетелями, рассматривает виды адюльтера и феноменологию пьянства, нравственные и общественные ценности, препятствия, смягчающие и отягчающие обстоятельства, призраки, смущающие сознание, и коварный самообман, с помощью которого сознание пытается обвести себя вокруг пальца.

Одна глава, отличающаяся невероятно психологической глубиной и риторическим мастерством, посвящена «зажатой» и терзаемой угрызениями совести душе, невротическому, сбившемуся с пути больному сознанию тех, кто одержим идеей греха и видит его повсюду, тем, кто с маниакальным упорством исповедуется разным исповедникам, никому из них полностью не доверяя, не избавляясь от мнительности, и, испытывая мучительное наслаждение от собственной тревоги и собственного высокомерия, окончательно запутывается в пустом морализаторстве, пытается разобраться в том, что дозволено, а что нет, постоянно меняя свое мнение.