Клаудио Магрис - Дунай

В партии Кочиш обладает властью, хотя больше не восседает на троне; он не отдает приказы, но пользуется уважением и благосклонностью, словно ушедший в отставку председатель акционерного общества: у него больше нет рычагов управления, но в его распоряжении по-прежнему машина с водителем. Политический путь Кочиша можно назвать образцовым. В юности ему не позволили сделать научную карьеру, поскольку он не поддержал несправедливые обвинения Райка (коммунистического лидера, подозреваемого в приверженности Тито, осужденного и казненного по ложному обвинению), однако в 1950-е годы он вновь стал заметной фигурой; хотя он лично не имеет отношения к тиранической машине Ракоши, он был сталинистом и не сомневался, что партия всегда должна играть главную роль.

Чересчур образованный и тонкий человек для того, чтобы уверовать в советский рай, в годы «холодной войны» Кочиш, вероятно, решил, что мир находится на пороге страшной, решающей схватки, которая раз и навсегда определит, победит ли мировая революция или потерпит поражение. Запад представлялся ему чистым общественным механизмом, воплощением власти экономических процессов, в которых выигрывает сильнейший, прозой жизни, увлекательной, но примитивной и жестокой; коммунистический Восток призван был исправить действительность, сделать все так, как надо, установить справедливость и равенство, придать осмысленность последовательности случайных событий.

Именно в Венгрии Лукач отстаивал классичность марксизма, в силу которой непосредственная спонтанность событий не является подлинной и обретает осмысленность, лишь попадая под дисциплину формы. Сталинистский ритуал казался такой формой, порядком, утверждением принципов ницшеанской «анархии атомов»; западный либерализм воспринимался как лишенная формы спонтанность, безнравственная жизненность, повседневный эгоизм, процесс удовлетворения потребностей, в котором не действуют никакие этические принципы. Восток воплощал собой государство, Запад — общество. Еще в 1971 году Тибор Дери, боровшийся за права писатель-диссидент, в одном из романов описал отвращение, которое вызывала у него амебовидная американская поп-молодежь, наделенная не ведающей правил, инстинктивной невинностью, общество, жизнь которого сводится к потоку либидо.

Накануне битвы между Гогом и Магогом Кочиш полагал справедливым, что государство должно взвалить на себя всю тяжесть решений, контроль над обществом, ограничить и уменьшить свободы, как требует того военная дисциплина и экономика. Еще в 1956 году, а также в считанные дни, когда подобная позиция казалась устаревшей и придерживаться ее было опасно, Кочиш поддерживал Советский Союз, выступал против решения правительства Надя выйти из Варшавского договора; рискуя собой, Кочиш отстаивал единство Восточного блока. Зато теперь он почти полностью не согласен с политикой Кадара (либеральной политикой, превратившей Венгрию в самую демократическую, самую благополучную, самую западную из европейских коммунистических стран), которая кажется ему чересчур осторожной и чересчур авторитарной.

Кочиш — один из многочисленных примеров трансформации, характерной для венгерской политики последних десятилетий и имеющей мало общего с оппортунизмом. Андраш Хегедюш, приверженец сталинизма, правая рука Ракоши, спасенный в 1956 году от гнева толпы советским танком, который вывез его за границу, в 1960-е годы превратился в либерального интеллигента, символ независимого, критического отношения и ревизионизма; его журнал «Валошаг» («Реальность») открыл широкую общественно-политическую дискуссию о том, как руководить страной, и о марксистской теории, бросив на Хегедюша тень подозрений в ереси. Другие проделали обратный путь: от восстания 1956 года до ортодоксального марксизма.

К подобным трансформациям подталкивает сама венгерская история, характерные для нее изменения; те, кого в 1956 году объявили вне закона, возвращаются и нередко занимают важные посты; повороты к демократии и авторитарное закручивание гаек сменяют друг друга, правительство (по крайней мере, так считают многие старые активисты) отдает предпочтение беспартийным. Сам Кадар — яркий пример подобных трансформаций, в его случае совершенных во имя преданности высшему предназначению: активный коммунист, неутомимый боец-подпольщик в годы фашизма, перенесший пытки тайной сталинской полиции, которая вырвала ему ногти, человек, проводивший в 1956 году советскую репрессивную политику, государственный деятель, добившийся для своей страны как можно большей независимости от России, свободы и процветания.