Шубханги Сваруп - Широты тягот

Все камеры наводнены гипотезами. Генерала подтолкнуло к этому суеверие? Или это хитрый политический шаг? Не хочет ли генерал завоевать общественные симпатии теперь, когда на их страну смотрит весь мир? Или он стремится заработать себе хорошую карму, освобождая людей вместо птиц?

Платона допрашивают в последний раз. По старой привычке он не отвечает.

— Ты жив, потому что мы оставили тебя в живых, — отвечает за него следователь. — По возрасту тебе уже поздно возвращаться в университет, но, если хочешь, мы найдем тебе работу. А имея постоянную работу, ты без труда сможешь жениться, хоть ты и сирота. Это очень важно для нас — твое будущее.

Платон растроган. Сироты — самые незлопамятные существа на свете.

— Хунта заботится о тех, кто ее поддерживает. Моя мать парализована, а сын два года назад заболел туберкулезом. Чем я платил бы за их лечение, если бы не мое жалованье?

Платону трудно поверить, что он сидит напротив следователя как равный; их разделяет только стол, заваленный папками, бумагами и коробками, хотя здесь нашлось место и для фотографии генерала. Платону хочется почувствовать себя легко в этой обыденности, ибо такой может быть жизнь после заключения, жизнь информатора. Беззаботно болтать и даже переживать моменты душевной близости, доверительности и ностальгии в беседе с сотрудником разведорганов… “Да, было время! — говорили бы они. — Свиней тогда ценили”.

В предвкушении выхода на свободу Платон попросил надзирателей обрить ему голову, чтобы избавиться от вшей. Он должен прилично выглядеть: ведь ему предстоит встреча с Мэри, его матерью. Он ловит себя на том, что не может оторвать глаз от отражения своих серпообразных зубов в полированной столешнице.

— Знаете, почему я сирота? — спрашивает Платон.

— Нет.

— Мой отец бил мою мать, когда она меня вынашивала. Она испугалась, что умру я, и взамен убила его. А потом сбежала. Как вы считаете, мне надо ее простить?

Следователь подносит ко рту чашку, но в ней уже ничего не осталось. Он велит принести другую. И улыбается Платону, дожидаясь, пока выполнят распоряжение. Может, Платон тоже хочет чаю? Нет, спасибо. Чашка прибывает. Прежде чем сделать глоток, следователь наклоняется вперед и шепчет что-то так тихо, что его невозможно расслышать. Платон понимает сказанное только по движениям губ.

Оба смеются, Платон — буквально до слез.

Этого следователя Платон больше никогда не встретит. Меньше чем через год после освобождения он улизнет от органов надзора и сбежит в Индию. Он научится вести партизанскую войну в гималайских джунглях на индо-бирманской границе. Он будет действовать под новым именем в течение двенадцати лет. Его жизнь в роли вооруженного революционера внезапно оборвется, когда индийская военная разведка заманит его отряд в ловушку и отправит в тюрьму по ложным обвинениям. В Индии его мать возобновит борьбу за освобождение сына. Ей станут помогать различные правозащитные организации.

Явившийся к Платону адвокат будет сбит с толку его кажущейся беспечностью. Он ошибочно примет улыбки и смех за признаки душевного расстройства. В то же время на него произведут впечатление ясность ума и проницательность нового клиента.

— Как мне понимать вашу улыбку? — спросит он Платона. — Вы говорите о смерти, пытках и ненависти к правящему в вашей стране режиму так, словно рассказываете анекдоты.

Платон усмехнется снова. Это и будет его ответом.

После десяти лет в индийских тюрьмах год его освобождения станет также и годом кончины генерала. В одном из множества некрологов Платон прочтет о шести его женах. Это напомнит ему о том последнем допросе в Сикайне.

“Ходят слухи, что генерал боится своих жен больше, чем коммунистов”, — сказал следователь.

* * *

Самая высокая вершина в Сикайне напоминает взобравшейся на нее Мэри гору Гарриет. Со всех сторон зеленеют леса. Но деревья не так высоки, а заросли не так густы, как на островах. Над деревьями, как муравейники над травой, там и сям вздымаются золотые шпили и купола всех мыслимых форм и размеров. Ближайший путь к водным просторам пролегает по Иравади, она связывает этот край с дельтой, Андаманским морем и, наконец, с Индийским океаном. Всю жизнь Мэри провела на этом разломе, позвоночником которого служит Сикайн. Каренские деревни на Андаманах и Порт-Блэр — отходящие от него нервы. Но здесь, в стране своих родителей, мужа и сына, она всегда будет считать себя чужой.