Шубханги Сваруп - Широты тягот

Главный редактор партийной газеты велел ему сделать репортаж не о большой тюрьме вроде Обо в Мандалае, а о какой-нибудь маленькой, незаметной. Читателям надо дать понять, что амнистия — событие общегосударственного масштаба.

Он приехал сюда на час раньше срока, рассчитывая выбрать идеальную позицию для работы. Но толпа сорвала его планы. Протиснуться в первые ряды невозможно. Зонтики заслоняют вид. Лучше, чем забраться на дворовую ограду и снимать с высоты, похоже, ничего не придумаешь.

Ворота открываются.

Из них высыпают улыбающиеся лица. Ради этого мига узники долго приводили себя в порядок. Фотограф запечатлевает мужчин в застегнутых рубашках и куртках, мужчин в солнечных очках и с аккуратными прическами. Словно дети, они весело машут руками, кидаясь к своим любимым.

Не отрываясь от видоискателя, он слышит рыдания и приветственные возгласы. Ощущает на языке вкус сладостей, которые переходят из рук в руки. Чувствует сквозящее в объятиях недоверие. Теперь можно не волноваться: кадры будут хорошие.

Он опускает фотоаппарат на грудь и утирает лицо. Рассеянно озирается. Замечает неподалеку какое-то движение. По ту сторону стены, за узенькой дорожкой, стоят двое. Пожилая женщина в новых на вид лонги и рубашке, с цветами в волосах. Ей явно не по себе. Возможно, она не привыкла модно одеваться. А может быть, ей не нравится ее спутник — он моложе и выделяется в море лонги своими западными брюками. Интересно, думает фотограф, почему они ждут снаружи, когда все самое главное происходит внутри?

Один из только что освобожденных выходит на улицу неверными шагами. Оглядывается вокруг. Застывает. И машет им. Его улыбка обнажает свидетельство заключения — дырки на месте выбитых зубов. Спутник женщины машет в ответ. Сама она, похоже, вот-вот лишится сознания.

Они обнимаются, и фотограф видит в глазах ее спутника слезы. Никто не произносит ни слова. Одинаково хрупкие, эти двое приникли друг к другу так, будто никогда не разлучались, будто пуповина связывает их по сей день.

Кто еще это может быть, если не мать и сын?

Он не видит вокруг ничего знакомого и близкого.

Вот уже час Тапа бродит по улочкам Тамеля — района с узким входом и еще более узким выходом. Велорикши пробираются туда, куда не досягает закон. А неумолимые желания гонят человека туда, куда не под силу проникнуть даже рикшам, — в ночные клубы и подвальные бары в глухих переулках. Горная долина, сердце Катманду, затоплена — и Тамель, отстойник для дурманных зелий и дурных знамений на ее дне, только и ждет удобного момента, чтобы тебя засосать.

Дома пошатываются, точно пузатые старые пьяницы на неверных ногах. Теснимые вечно бурлящими улицами, придавленные потолками, которые грозят обвалиться в любой момент, входы в них напоминают змеиные норы. Местные и приезжие ползают по развалинам, словно термиты. Когда грянет катастрофа, эти сооружения мгновенно канут вниз, не оставив по себе и ряби. Потому что бамбуковые опоры и деревянные подмостки, на которых держится все это — покосившиеся храмы и кривые балкончики, хлипкие домики и тесные лавчонки, костыли, не дающие калекам упасть, — по сути, одна видимость. Когда грянет катастрофа, вся долина, а не только этот район, растворится в горбах и яминах морского ложа, исторгнув из себя живые цвета и потоки, готовые обрести новые формы и новые судьбы.

Кто эти люди, плодящиеся здесь, будто грызуны на свалке? На прошлой неделе ему рассказали о человеке, который спрыгнул с одного из этих балконов. Он не погиб; разбитое сердце привело лишь к паре сломанных костей. Что у них за жизнь, удивлялся Тапа, если они надеются оборвать ее прыжком со второго этажа? Только счастливцам удается покончить с собой, а невезучие продолжают терпеть.

Благодаря постоянному обществу гостей коренные тамельцы научились говорить, передвигаться и развратничать на чужих языках, устраивая себе пиршества из недоеденных иноземцами пирогов и лапши. Хотя почти все они с первого взгляда принимают Тапу за местного, именно здесь, на своей родине, он чувствует себя чужаком. Он не видит вокруг ничего знакомого и близкого. Только сердце у него ноет по-особенному.

Внизу, за целые мили от следов, которые мы оставляем на пыльных улицах, беспокойная земля лихорадочно мечется и ворочается. Звуки из далеких глубин порой вырываются в настоящее. Тем, кто их слышит, кажется, что где-то пролетела стая саранчи или простонал ветер. Но Тапу не обмануть. Та катастрофа, что маячит на подступающем горизонте будущего, — самая определенная неопределенность из всех возможных. Она объединяет их всех.