Шубханги Сваруп - Широты тягот

Ослепленному сиянием, ему остается только слушать. Он слышит лай, крики и кудахтанье. Ловит мягкую грузную поступь, легкие прикосновения к своей коже. Он парализован чувствами тех, что движутся вокруг него. Он воссоздает их в цвете, в форме и в жизни. Летающие рептилии, медлительные птицы, ходячие растения и черви размером с питона, клыкастые хищники и огромные млекопитающие, которые бредут по мелководью, пытаясь плыть. Точно тростник, он колышется в разбегающихся от них волнах, наслаждаясь их высоким посвистом — любовными песнями, сложенными для него и только для него.

В этих голосах и ощущениях таится предвестие грядущего. Стимулом всей эволюции служит первобытный инстинкт. Тот, что заставил нас отправиться в путешествие по неведомым областям тягот и стремлений, дабы нечаянно обрести по дороге благодать смертности. Этот инстинкт ведет всех нас к первобытному озеру — туда, где можно дрейфовать простейшими одноклеточными в ожидании прекращения самой жизни.

Возможно, к таким прозрениям Платона подталкивают обстоятельства его собственного появления на свет. А может быть, эти истины и привели к тем обстоятельствам.

Он часто ходит курить опиум к своему приятелю-мишми [37] Небольшая этническая группа. , который выращивает мак в укромном уголке долины. Друзья сидят у очага в молчании, вдыхая пары опиума. Стены хижины украшает собранная за много лет коллекция черепов животных — обитателей здешних джунглей. Платон может опознать каждого из них: дикий гаур, леопард, белка-летяга, цивета. Есть среди них и черепа исчезнувших. Кабарга, тигр и носорог в этих краях истреблены браконьерами полностью. Когда-нибудь все они вернутся.

В тюрьме Платона пытали током дважды в день, пока он не потерял счет этим дням. Ему закрывали лицо и затыкали рот окровавленным полотенцем. Для него это была не обычная кровь. Судя по ее вкусу и запаху, она принадлежала им — всем замученным и истребленным.

Смола сочилась из древесной коры в своем собственном темпе, безразличная к скорости перемен вокруг. Чем быстрее менялся ландшафт, тем медленнее — по контрасту — выглядело путешествие смолы к земле. Смола казалась неподвижной, точно камень. Она заключала в плен насекомых, листья, частички земли и пузырьки воздуха — увеличенные останки прошлого в вечно меняющемся настоящем.

Смола нашла себе временную могилу в меловом известняке под слоем почвы. Она пролежала долгие века там, на северной окраине Бирмы — в ту пору острова, окруженного мелкими морями. Постепенно ее, уже в виде янтаря, вытеснило на морское дно. Вода превратила угловатый кусок в полупрозрачное яйцо. Внутри остался только младенец-геккон.

Дремотные течения столкнули янтарь с прибрежного шельфа в океан и повлекли дальше, к общей могиле спор и ракушек, древних истин и новоявленных мертвецов. По соседству с гекконом оказалась ржаво-золотистая спираль престарелого аммонита. Творец своего собственного мира, аммонит блаженно покачивался в водной толще, лелея видения уходящего рая. Ибо Индия уже начала свой путь на север, грозя промежуточному морю гибелью.

Затем произошло столкновение. Янтарь вновь очутился на берегу, в мешанине из сланца, песчаника и известняка. Между призраками суши и моря разгорелась битва. Сначала остров захватило море. Потом суша отвоевала его обратно. Наконец все окраины острова вздыбились горами, заключив янтарь в долину императорского жадеита.

То же самое столкновение породило еще рубины, сапфиры, изумруды и алмазы. Но янтарь превосходил их по возрасту на целую эпоху. Плененный в нем геккончик был очевидцем одного из самых грандиозных событий доисторической поры. События, которое раздробило, перемололо, искрошило и располосовало земной рельеф до полной невообразимости. И суша, и морское ложе расселись трещинами, где кипела своя собственная жизнь. Переносясь с огромных высот на огромные глубины по воле тектонических трансгрессий и регрессий, геккон ни разу не открыл глаз. Янтарь покоился в долине разлома.

Если биологическая эволюция порождена стремлением уцелеть, то движение континентов порождено фантазией, которую не дано постичь ни одной форме жизни.

* * *

Сикайнский разлом не раздвинул землю и не утянул ее вниз. Некоторые говорят, что она преобразовалась, как после долгого медитативного труда.

Вновь угодивший в карцер (на этот раз за то, что ему тайком принесли в тюрьму английский словарь) Платон, подобно геккону в янтаре, с закрытыми глазами ощущает сейсмические волны, из-за которых по рисовым полям бежит рябь. Тьма оживает с истошным подспудным стоном. Земле ломают кости и прижигают плоть, и она, мечась в ужасе, швыряет его от стены к стене.