Шубханги Сваруп - Широты тягот

Он упал — танцовщик, исполняющий роль дьявола. Пока он корчился от боли, Розмари, победительница, встала, прошла на их убогую кухню и перебрала свой арсенал. Затем вернулась, присела над ним и перерезала ему вену на горле — так же, как проделывала это с курами, поросятами и собаками.

Битва прекратилась. Стук прекратился. Время прекратилось.

Розмари смотрела, как из ее мужа вытекает кровь. Потом легла рядом с ним и взяла его лицо в ладони. Она видела, как побелели его глаза. Вместе с ним она боролась, трепетала, а потом сдалась. Постепенно дрожь уступила место слабому теплу. Она сосчитала его последние вздохи — их было четыре, неглубоких, быстро следующих один за другим.

Все трое — муж, жена и дитя в ее животе — провели ночь в луже его крови.

На рассвете Розмари смыла кровь с себя и с пола. Накрыла бирманца двумя простынями. Прежде чем выйти из дома, она заметила у порога сумку. В ней оказались головы семи угрей. По примете их полагалось съесть, чтобы роды прошли гладко.

За четыре часа, по-прежнему в тисках головной боли, Розмари дошла до своей родной деревни — Гнезда-из-Слюны. Отыскала пастора и уговорила его все бросить и выслушать ее наедине. Ей нужно сделать признание. Испуганный ее видом, он согласился.

— Каждой жене иногда хочется убить своего мужа, — сказал ей пастор. — Но не надо путать фантазии с реальностью, дитя мое.

Он не верил ее словам, пока не увидел труп бирманца. Не будь она беременна, он убедил бы Розмари явиться с повинной. Но кто они такие, простые смертные, чтобы губить жизнь младенца, которого она вынашивает? Пастор плакал не один час. Острова не проводят различий между муравьями, многоножками, змеями и людьми. Они вовлекают их всех в первобытную борьбу за выживание.

Он замотал горло бирманца тряпкой. Позже Розмари показала, что ее муж упал с лестницы, будучи пьяным. Он сломал себе шею и рассадил горло о камень. Его похоронили быстро, чтобы никто не успел ничего заподозрить.

До самых родов Розмари жила у пастора и его жены. Они относились к ней как к дочери и ее сына тоже приняли как родного. Но они не дали ему имени. Это заставило бы их сохранить привязанность к нему еще на долгие годы после разлуки. Как только малыш подрос настолько, чтобы отлучить его от груди, пастор поехал в Рангун, отыскал родителей бирманца и передал им внука. Затем он нашел для Розмари возможность начать новую жизнь.

Утрата. Это было все, что Розмари принесла с собой в семью Варма. Она читала Деви Библию и водила ее в церковь. Потихоньку эта привычка просочилась в ее жизнь. Подобно ее хозяину Гиридже Прасаду, священник принял это за благочестие. Мэри стало легче. Теперь ее истинные мотивы были надежно спрятаны. Чем больше она читала Библию и слушала проповеди, тем сильнее проникалась сочувствием к своей тезке. Бог не поинтересовался у Марии, хочет ли она родить ему сына, и не спросил у нее разрешения, прежде чем отправить его на крест. А что касается сына — разве, жертвуя своей жизнью ради искупления грехов человечества, он хоть раз подумал о матери? Но разве не была она частью того самого человечества, о котором он так пекся?

В мире, где правили мужчины и боги, только Мэри хватало сострадания на то, чтобы понять боль Девы Марии.

Мэри начала свой рассказ на верхней ступеньке. Заканчивает она его на земле. Она выходит в ночь. Тапа сидит на лестнице, скрючившись. Каково это, когда тебя пинают в беременный живот? От этой мысли его мутит.

Через несколько часов он стоит рядом с ней на незнакомой улице, залитой навязчивым рокотом стремнин и водопадов. Шум реки отдается эхом в спящих улочках и переулках.

Они потеряны. Настоящее рухнуло, не выдержав притяжения прошлого. Настоящее и есть прошлое. Они стоят, не в силах шевельнуть ни одной конечностью, как первые живые существа, отважившиеся вылезти на сушу. В воде ничто не могло подготовить их к этому первому боязливому шагу. Гравитация планеты из свинца и железа, мчащейся в пространстве, точно пушечное ядро, пригвоздила их к месту.

— Вы могли бы остановиться после того, как ударили его по ноге, — с сомнением произносит Тапа.

Могла бы. Но не остановилась. Мэри боялась, что ее сын тоже не сумеет понять правду. Его отец не был чудовищем. И она не была убийцей.

— Никогда не ешь черепаху с ананасом, сынок, — говорит она Тапе. — Это распаляет тело и отравляет разум.

* * *

— Какие нынче цены на все? — шепелявя, спрашивает Платон у Тапы.

Тапа ошеломлен видом своего друга. Одна кожа да кости. Уже не страдающий от безответной любви студент, а истощенный безумец вроде тех, что бродят по улицам. Лонги его обтрепалось, волосы спутаны, грязь так глубоко въелась в кожу, что он смахивает на тяжелобольного.