Шубханги Сваруп - Широты тягот

— Папа, — говорит она, когда он ставит ее на берег, — а через сто поколений эти прыгуны превратятся в лягушек или рыбок? Где они будут жить — на земле или в воде? Куда они развиваются?

— Я не могу заглянуть в будущее, детка.

— Почему?

Если бы он только мог!

* * *

В 1942 году, за пять лет до обретения Индией независимости, порог Сотовой тюрьмы в Порт-Блэре переступил интеллигентный поэт в очках. Заключенные обрадовались его прибытию. В близости к нему они рассчитывали найти искупление, как воры, распятые рядом с Иисусом Христом. Ибо он был тем самым юношей, который развернул в британском парламенте флаг свободы.

“Наиболее опасные преступники — те, что подбивают других совершать преступления, а сами стоят в стороне и смотрят”, — заявил судья. В руках у Поэта не было ни винтовки, ни бомбы, ни динамитной шашки. Но он угрожал ниспровергнуть Империю своими мыслями. Он сочинил самые популярные стихи и лозунги для освободительного движения.

Услышав эти слова, Поэт усмехнулся. Судью задела такая реакция. Каждый его приговор был произведением искусства, созданным во имя правосудия, — текст, исполнение, ритуальная торжественность. Как всем художникам, ему не хватало уверенности в себе. Парик смущал его, сковывал.

Вначале Поэт коротал время, медитируя. Он изгнал из ума все воспоминания и вместе с ними — тоску по миру, одарившему его этими воспоминаниями. Он превратил свою силу воли в нож, острый как бритва. Им он отпугивал безумие.

Он свел свой мир к реальности Сотовой тюрьмы. Но его окружала сплошная несправедливость. Узников запрягали в плуг вместо буйволов, объявившие голодовку умирали после насильственного кормления, в ходу были кандалы, состоящие из единственного железного прута, который соединял шею и ноги, так что закованный не мог делать ничего, кроме как стоять навытяжку. Поэта захлестывало вдохновение, ибо ничто не вдохновляло его больше несправедливости. Но без пера и бумаги он был беспомощен. Ему не разрешали пользоваться даже дощечкой и мелом — так велел приговор.

Угодив за решетку, он предал своих земляков. Он бросил своих родителей в старости. Он разочаровал собак, рыщущих по его улице в поисках черствых роти. За оказанную ему поддержку покарали многих, а он обесценил все их жертвы. Когда судья назвал его самым опасным растлителем умов в Британской Индии, он засмеялся, потому что ему было лестно это слышать. Но теперь, после трех с половиной месяцев заключения, он подвел даже судью.

Однако сильнее всего этот революционер подвел самого себя. Безумие, которое он не подпускал к себе днем, стало прокрадываться к нему в камеру ночью. После пятидневной голодной забастовки он столкнулся с новым явлением. Независимо от того, открыты были его глаза или закрыты, перед ним возникали яркие картины. Из абсолютной космической тьмы в сумеречные небеса вихристым водопадом ринулись созвездия. Поэт видел, как звездная река хлынула по тюремному коридору, растворяя оковы и цепи своим сиянием. Он видел, как созвездия перестраиваются, заполняя пустоту казенного дома. Звезды жили и дышали в нем самом. Они растеклись и снаружи, и внутри. Ибо искали они его.

Он наблюдал за рождением воды в форме льда, стоя на одной из лун Сатурна, зачарованный ураганами. Он моргал ледяными ресницами, глядя на мир глазами воды. Новорожденные воспринимают все вокруг как единое существо, поэтому звезды и орбиты казались ей частями ее тела. Он проследил за путешествием воды на Землю в надежных ребрах метеора и видел, как она выросла в величайший из всех океанов на этой новой планете. Он стоял на краю атолла, и стеклянные волны ритмично плескались ему в лодыжки; он двинулся вперед, и они поднялись до его колен, затем до пояса, и, наконец, он целиком окунулся в ее историю. Она взлелеяла в своем чреве жизнь — паразитов, обреченных на кощунство эволюции, на непрестанное разделение без надежды на то, чтобы когда-нибудь соединиться вновь.

Когда Поэт очнулся, жаркая духота камеры растопила видение в слезы. Он заплакал, окруженный незнакомыми ароматами. Кровь, сдобренная пряностями, апельсиновая кожура, смешанная с потом. Невыносимый запах одиночества.

Во время одного из рутинных вечерних обходов начальник тюрьмы — для краткости мы будем называть его просто Тюремщиком — обнаружил, что в пыли рядом с оковами нацарапаны какие-то слова. Похоже, узник писал на санскрите, зажав между пальцами ног что-то острое. Тюремщик провел в Индии на службе у ее величества больше десяти лет. Его лингвистических способностей хватило на то, чтобы неплохо освоить хинди; благодаря этому он просматривал всю корреспонденцию и пропагандистские материалы во вверенном ему заведении. Санскрит, особенно изучение священных текстов, сделался его хобби. Шокированный своей любовью к этому древнему языку, Тюремщик гадал, уж не был ли он в какой-нибудь предыдущей жизни одним из толкователей санскритского канона с берегов Ганга.