Сергей Бардин - Рассказы тридцатилетних

Но неприятности внутри и снаружи, в прошлом и настоящем Петра Аркадьевича достигли в конце концов мыслимого предела, когда он добрел-таки до края заборов, закруглявшихся у воды, и не успел еще хорошенько обдумать намерение, перейдя мост, где-нибудь отдохнуть и подкрепиться горячей едой, — как из незаметной будки, прилепившейся подле металлической фермы, выскочил дебелый старик в вохровской форме, с ружьем, какие Петр Аркадьевич, хоть и служил в свое время в армии лейтенантом, видал разве что в кино. Надсаживаясь против дувшего вдоль реки ветра, он закричал что есть мочи:

— Назад! Назад! Стой, стрелять буду!

«Приехали…» — горько подумал Петр Аркадьевич, оглядываясь с тоскою кругом: дороги-то вспять как раз и не было — отовсюду сгрудились впритык к рельсам разнообразные виды непроходимых препятствий, оставив узкую двухкилометровую щель для железнодорожных путей, по которой он и проник сюда почти от самой «Автозаводской».

— Куда назад-то? — крикнул он в ответ и тут неожиданно заметил краем глаза, что недавно встреченные им мужики с топором идут по затянутой стальной сеткой дорожке внутри паучьих конструкций моста, спокойно переправляясь на другую сторону.

— Мне вон туда, вон с ними на тот берег надо! — пояснил он, указывая на них пальцем, и попробовал улыбнуться пошире, чтобы было заметнее на расстоянии.

— Назад, я сказал! — еще сильнее заорал стражник, приподымая оружие; сзади к нему на подмогу уже спешил товарищ.

— Туда некуда! Куда?! — раскудахтался Петр Аркадьевич, которого вдруг привела в совершенное оцепенение мысль о том, что раз впереди, судя по карте, еще целых три моста, кроме этого, то, значит, задуманное путешествие сорвется так же глупо и обидно, как и все прочие начинания в его жизни.

— Не знаю! В Кожухово! — вопил, все более распаляясь, человек в черной одежде и, отставив вбок левую ногу, присел, одновременно что-то кому-то невидимому сигналя рукой: окружать, что ли…

«И чего я им объясню — как сюда попал, — с резонностью отчаяния рассудил Петр Аркадьевич, — возьмут еще, не ровен час примут за шпиона…»

— В Кожухово, там разберутся, — коварно подсказал снова чуть ли не прицеливавшийся теперь боец.

— Так это ж вон сколько попусту обратно…

— Не мое дело!! Сейчас поворачивай!!! — на высочайшей ноте закончил тот, доведя до крайних границ наиболее скверный вид спора из существующих на белом свете: прение несчастливого с неприятным.

«Ну все, — решил Петр Аркадьевич, — ни взад, ни вперед, разве вон только вниз», — и тут страшная своей простотой бездна под ногами на самом деле ласково призвала его… Он подбежал к перилам, успев краем слуха разобрать сзади клацающие звуки, но под мостом — и как назло именно в том месте, куда он мог спрыгнуть, — в это время медленно следовал длинный прогулочный пароход…

— Знать, не то тебе на роду написано, — обстоятельно выговорил сидевший на его открытой палубе человек лет пятидесяти, со строевою выправкой и как бы неизменно слегка улыбающимися светло-серыми глазами, ненавязчиво, но неизменно акавший чуть ли не на каждой второй гласной, выдавая свое старомосковское происхождение также характерными обрывами конца слов, — но обращался он, однако, не к почти не замеченному им горе-прыгуну, а к молодому небольшого роста спутнику, только что изложившему на возвратном пути кораблика из Коломенского свои путаные затруднения в реставрации роскошного особняка начала века в центре Москвы, где теперь помещался музей известного писателя.

Собеседник его собрался окончательно осудить фатально неблагоприятные своему предприятию обстоятельства, но старший, которого звали Николаем Александровичем, прервал в самом начале уже заранее ясную для него речь:

— А ты не пытался, Алеша, поглядеть с другой колокольни, проследить источник невезения по его следствиям до самой причины? Судьба ведь великий хитрец, и вдруг, если разом охватить, суметь увидать ее последовательные ходы, окажется, что все с тобой сейчас происходящее — к лучшему?..

Спутник Николая Александровича застыл на полуслове и немного погодя признался:

— Вообще-то меня эти постоянные срывы так издергали, что впору действительно начать сомневаться в главном, как бы тут и вправду не было в самой основе что-то заложено не то…

— Ну вот. Давай попробуем разобраться вместе: ты, значит, добросовестно изучил и жизнь последнего владельца, и работы именитого архитектора, и быт того раскольничьего промышленника, для которого был спервоначала построен этот воистину великолепный дом — и проник во все это до того, что угадал даже, по твоим словам, в бывшем чулане третьего этажа моленную, впервые в России расписанную абстрактными композициями. Признайся, тебя эти старообрядцы довольно-таки увлекли. И вот ты стараешься насколько возможно точно памятник свой восстановить в первозданном его блестящем виде, но нечто упорно сопротивляется такому намерению, и не только люди, а словно сама безгласная материя. По-видимому, тут, по крайней мере, твоей лично вины никакой нет, верно?