Сергей Бардин - Рассказы тридцатилетних

Но и подобного рода везения не имел Петр Аркадьевич, хотя года его вплотную приближались уже к заповедному, ни на какое другое не похожему числу сорок, как сам он теперь к половине Окружной дороги. Поверив в магическую силу фигуры кольца, означающего вечность, он вышел теперь взглянуть на место свое на земле со стороны, одуматься, еще раз перебрать все в душе — а раньше сказали бы, что долю искать, только в небылинные времена такие слова и про себя даже не так-то просто мыслятся, почему-то за них и перед собою совестно.

Так он и брел дальше, через поле подсолнухов, дружно взошедших прямо на шпалах там, где, наверное, год или два назад стоял дырявый вагон с семечками, сквозь огромные безлюдные пространства свалок, мимо небольшой станции Угрешская, за полверсты от которой в местности, с незапамятных времен занятой всемосковскими бойнями, дымили мясные заводы, когда-то, как он вычитал в путеводителе пятидесятилетней давности, называвшиеся «Жиркость», а в двадцатые годы из принципа переименованные в «Клейтук». Пройдя обширнейшую, с десятками путей и перекрещивающихся эхом громкоговорителей Андроновку, он постепенно забрался, держась серединной пары рельсов, в такие городские дебри, о существовании которых ранее и не подозревал.

Здесь уже не было почти никакой растительности; позади остался и тот особый, ростом по колено, собаче-кошачий мир, какой представляли собою доселе окрестные насыпи и канавы. Повсюду раскинулись в обманчивой изгибающейся перспективе серо-рыжие промышленные просторы, где среди разновеликих корпусов и машин тяжко дышали из-под земли всевозможные погребенные там заживо трубы, гудели моторы, ухали подъемники, шипел устремлявшийся в небо пар, клокотал весь могучий пищеварительный тракт производственных циклов — и притом кругом не было видно ни единой души; техника, предоставленная себе, погрузилась в собственные металлические заботы, перекатывая горючее тепло из одного члена своего громадного тела в другой. Даже дорога тут изменилась: вместо старорежимных, пропитанных смолами деревянных шпал уложили как будто бы вечные бетонные, не рассудив, что они не умеют пружинить, — и сейчас уже трудно было ступать по вставшим на ребро, наподобие скелета бесконечного змея, каменным пластинам.

С двух боков, подвигаясь все ближе, стали сходиться высокие глухие заборы, и вот наконец за полустанком Кожухово они подперли насыпь вплотную. Тут-то бы ему и сообразить остановиться, погодить хотя до завтра — ведь сегодняшний урок был даже чуть-чуть перевыполнен, знакомый приятель готовился принять на ночь, и целый пустой выходной ожидал впереди; но нет, залихватская страсть погони взяла над осторожностью верх, и Петр Аркадьевич, недолго поколебавшись, решился попробовать обойти Москву за день. Но случилось так, что не он обошел, а его самого окрутили…

Сначала он внимательно вышагивал в промежутке двух пар рельсов, чутко прислушиваясь к сопению очередного состава за спиною и выглядывая такой же встречный впереди — ведь это была единственная в своем роде дорога, работавшая без расписания. Тем временем в голове его родился новый летучий замысел: ему показалось, что пора внести предложение восстановить пассажирское движение по Окружной, просуществовавшее до начала тридцатых годов и затем прерванное с полным переводом ее на грузовые перевозки. А как было бы удобно и для города, и для здоровья людей полезно! — убеждал он внутри себя сомневающегося собеседника. Вместо набитых до предела вагонов метро, в безудержной жадности все расширяющего сеть своих подземелий, заставляя даже на улице после недолгого пребывания в них задыхаться и сонливо клясть пережитое кислородное голодание, — взять и вывести снова бойкие паровички (здесь не было электричества) с сидячими вагонами на эти совсем не густо загруженные пути. И кстати, не доступные в Москве ни для какого другого вида транспорта свободные хордовые ходы дали бы возможность, например, в две-три остановки за пятнадцать минут попасть от Сокола прямо к Новодевичьему, а с Преображенки, скажем, в Коломенское и Южный речной порт…

Эти мечтания прервал раздавшийся справа за забором резкий треск, потом, убито пискнув, оттуда с воплем вылетела проломленная доска, и в проем мигом втиснулись двое рабочих в дымящихся телогрейках. Не обращая никакого внимания на застывшего Петра Аркадьевича, и так уже начавшего мучиться подозрением, что он забрел куда-то, куда запросто ходить не полагается, они столь же деловито и умело вскрыли топором ограду по левую сторону и быстро за ней исчезли.