Эмма Донохью - Притяжение звезд

– Что именно? – с усмешкой спросила я. – Что мертвые повинны в своей смерти?

Самым смехотворным утверждением, на мой взгляд, был совет отлежаться дома две недели. И кто же мог себе такое позволить, не имея в доме армии прислуги?

Она покачала головой.

– Нет, что эпидемия идет на спад.

– Это пропаганда, Брайди. Правительство лжет.

Она, похоже, даже не удивилась.

– Прямо как в песне.

– В какой песне?

Брайди откинула голову назад и спела полным голосом, несмотря на то что мы стояли на лестнице и мимо нас сновали люди:

Кто-то обернулся на ходу.

– Звучит жизнерадостно, – ухмыльнулась я.

– Мелодия уж точно.

– У тебя приятный голос, Брайди.

Она презрительно фыркнула.

– Это не лесть, Брайди. А теперь признайся: почему ты улизнула, когда вошла сестра Люк?

Брайди обернулась на дверь нашей палаты.

– Чтобы эта старая ворона не приказала мне отправляться прямиком в дом матушки настоятельницы, чтоб я нигде не шлялась и не прохлаждалась.

Ее забавная имитация монахини заставила меня улыбнуться.

– И куда ты теперь пойдешь?

– А я никуда и не пойду, если ты остаешься. За тобой нужно приглядывать. Так доктор сказала.

– Но я же потеряла только полчашки крови.

– И все-таки.

Я с тоской взглянула на лестницу. А я-то надеялась проводить ее до трамвая, чтобы успокоить нервы после суматошного дня.

– Хоть я сегодня и устала, спать мне что-то еще совсем не хочется.

– И мне, – призналась Брайди.

– Если ты тоже захочешь остаться здесь ночевать, сестринская спальня находится наверху.

Она пошла следом.

– А меня туда пустят, ведь я только помощница?

– Вряд ли кто-то станет поднимать шум в такой-то час.

Мы поднялись на второй этаж и прошли мимо родильного отделения. До моего слуха донесся далекий крик роженицы, у которой начались схватки, и неровный плач новорожденного.

Поднимаясь по третьему пролету, Брайди призналась:

– Вообще-то я малость устала.

Я расхохоталась, еле переводя дыхание.

– Но спать еще не хочешь.

Мы добрались до четвертого этажа, но на двери, к которой я ее подвела, висела бумажка с рукописной надписью: «Мужское инфекционное (свободных коек нет)». За дверью жужжали голоса.

– Ну что ж, – сказала я. – С этим ясно.

– Значит, тут больше не спальня? – разочарованно спросила Брайди.

– Думаю, нам все-таки придется спать дома.

И я тотчас поморщилась. У Брайди не было дома, только кровать в обители. Ее жизнь подчинялась распорядку, составленному тем самым монашеским орденом, который заправлял в так называемом доме, в котором она выросла. В тайном перевернутом мире, где у детей не было дней рождения, а сестры больше не считались сестрами: и это была лишь одна секция длинной трубы.

– А как насчет того, чтобы вылезти на крышу и подышать там свежим воздухом?

Прозвучало довольно шаловливо. Брайди обомлела.

Наверное, я так разошлась, потому что сегодня был мой день рождения. Наш день рождения. К тому же и день выдался хороший. Несмотря на затянувшиеся мучения Мэри О’Рахилли из-за трудных родов и на ужасную реакцию Онор Уайт на перелитую ей мою кровь, никто не умер. По крайней мере, в нашей палате, этом крошечном пятачке нашего больного, изнуренного войной мира.

– Хочешь сказать, мы будем карабкаться вверх прямо по крыше?

Я улыбнулась ее вопросу.

– Ну, карабкаться необязательно. Там между наклонными частями кровли разных флигелей есть плоская часть, по ней можно просто идти.

– А, ну тогда я спокойна.

Мне импонировало в этой девушке то, что она никогда не говорила «нет». Она была готова на любую авантюру, в том числе на хождение по двускатным крышам четырехэтажного здания.

Я схватила в охапку несколько одеял с полки шкафа, мимо которого мы проходили, провела Брайди в дверь без таблички, и мы стали подниматься по узкой служебной лестнице. Вышли к совсем крохотной дверке, казавшейся тупиком, но я уже бывала здесь раньше, когда после тяжелого многочасового дежурства мне нужно было передохнуть, глотнуть свежего воздуха, выкурить сигарету и просто полюбоваться городской панорамой.

– Эта дверка никогда не запирается, – сообщила я Брайди.

Мы вышли на залитую гудроном шиферную крышу. Вечер был великолепный: в кои-то веки небо темно-синее, ясное, без единого клочковатого облака. Погожим летним днем сюда в обеденный перерыв стайками высыпал медперсонал – позагорать. Но этим осенним вечером после девяти все огромное пространство крыши было предоставлено только нам двоим.