Юрий Поляков - Совдетство

– Ну, вот – приехали! – огорчаются пассажиры.

Тогда недовольный водитель, чертыхаясь, вылезает из кабины, надевает резиновые рукавицы, чтобы не шарахнуло током, обходит троллейбус кругом и, размотав привязанные к штангам канаты, повисает на них всем телом, стараясь совместить пазы на концах «рогов» (Тимофеевич называет их «кронштейнами») с проводами. Но это очень трудно, так как провода высоко, а пазы очень маленькие, да и «рога», видимо, чересчур упругие. Иногда водитель возится минут десять, а пассажиры смотрят на часы и ругаются, грозя написать в Мосгортранс. Однажды мы так простояли почти час, шофер был молодой, неопытный, худенький, и один тучный дядька, жутко спешивший на совещание, дал мне подержать свой портфель и взялся тянуть тугие канаты вместе с водителем. Когда мотор заработал, толстяк оглянулся, не заметил меня и схватился за сердце:

– П-портфель… Годовой отчет… Мне дурно!

– Эй. – Я дернул его сзади за пиджак.

– Мальчик, разве можно так пугать! – прошептал он, обернувшись и вытерев пот со лба, а потом полез в карман, чтобы дать мне на мороженое.

– Гражданин, вы в своем уме? – возмутилась Лида. – Не на паперти.

– Я просто хотел поощрить вашего мальчика…

– Ну не деньгами же!

– Конечно, конечно, извините, мамаша!

Когда мы уже сели в троллейбус, я спросил у Лиды:

– А что такое паперть?

– Тебе еще рано…

Кстати, Маросейка – первое городское название, которое я услышал и запомнил. Так ее всегда называли, хотя на указателях, привинченных к стенам и напоминающих циферблаты, прикрытые сверху жестяными шляпками, русским языком написано: «Улица Богдана Хмельницкого». Это такой гетман из учебника – в чалме с пером, – он навеки воссоединил Украину с Россией.

Взрослые, конечно, – странные люди, они упорно не хотят называть улицы и переулки теми именами, какие черным по белому написаны на указателях. Поэтому развелось страшное количество самозваных мест. Вот, например, если пойти по Маросейке налево, от Центра, никуда не сворачивая, то примерно за час можно добраться до нашего общежития. После Богдана Хмельницкого будет улица имени Чернышевского, писателя-революционера, которого проходят в девятом классе. Но для всех это Покровка. За Садовым кольцом начинается улица Карла Маркса, учителя нашего Ленина, но ее никто, кроме водителей, объявляющих остановки, так не называет, а только – Старая Басманная. И все тут!

Правда, «Разгуляй» пишется и слышится одинаково. А могли бы присвоить имя какого-нибудь Героя Советского Союза, ведь называется эта площадь так весело, потому что в старину в Центре, около Кремля, водку пить запрещали, царь ругался, как Лида на наших мужиков, если они громко стучат под окном костяшками домино. Разгуляться можно было только на окраине, за Садовым кольцом. Здесь образовалось что-то вроде нынешних Черемушек или, того хуже, Чертанова и распахнул свои двери знаменитый кабак. Он был как у нас сегодня «Арагви», где Башашкин однажды халтурил и объелся шашлыком по-карски. Кабак так и назвали – «Разгуляй». Дядя Юра мне рассказал.

От Разгуляя в сторону Измайлова идет Спартаковская улица, которую все зовут Елоховской. Из-за большой церкви слева. Она действующая. И там всегда много людей, но в основном пожилых, хотя и молодежь попадается. Пионеров, правда, не видно. В тот раз, когда я держал портфель пугливого толстяка, мы тоже потом проезжали на троллейбусе мимо Елоховской церкви.

– Хлопчик, это ты про паперть спрашивал?

– Ага… – Обернувшись, я увидел старушку в платочке.

– Вон, гляди, ступеньки перед храмом! Это и есть паперть. Там бедным денежку подают.

– У нас нет бедных, – возразила Лида.

– Богатых у нас нет… – улыбнулась старушка деснами.

Бауманскую улицу, которая начинается после Елоховской, упорно обзывают Девкиным переулком. За что – не знаю. Зато Бакунинскую никак не переиначивают. Уважают революционера, хоть и профессия эта теперь не нужна народному хозяйству. А вот наш Балакиревский переулок так и остался Рыкуновым, как при царе. И хоть ты тресни!

Ничего не понимаю…

Так вот, Маросейка. Сюда меня привезли из роддома, что рядом с Немецким кладбищем. Наша старинная двухэтажка стоит против Комсомольского переулка. Там с «довойны» жили бабушка Аня, тетя Клава и Тимофеич, а когда он привел после свадьбы туда Лиду, им отделили занавеской угол, где меня, как говорит дядя Юра, и «сделали», точно я Буратино, мальчик из полена. Мы перебрались в общежитие, едва мне стукнуло три года, возраст почти бессознательный, но кое-что про квартиру на Маросейке я все-таки помню…