Юрий Поляков - Совдетство

Окон ни во двор, ни на улицу в нашей комнате не было, только в потолке имелась застекленная рама, выходившая на чердак, и каким-то удивительным образом слабый дневной свет все-таки проникал к нам. Я лежал под этой рамой, смотрел вверх и знал со слов бабушки: если там, по пыльному стеклу промелькнет маленькая тень – это пробежала мышка, если большая – кошка. Еще я помню бесконечный коридор, он вел на кухню, Научившись ходить, я ковылял сначала в комнате по стеночке, от стола к стулу. Но однажды бабушка Аня уложила меня, спела песенку про серенького бычка, который кусает непослушных детей за бочок не хуже волка, и ушла стряпать. А спал я, между прочим, не в собственной кроватке с высокими бортами (так теперь шикует вредитель Сашка!), а на двух связанных между собой стульях и до сих пор помню, как больно упирались в спину ободья сдвинутых вместе сидений.

Так вот, Анна Павловна ушла и неплотно закрыла за собой дверь. Я же проснулся, спустился на пол, побродил по комнате, вышел в коридор и, держась за разный выставленный вдоль стен скарб, добрался до дымной кухни и только на самом пороге, споткнувшись, упал и заплакал. Тогда хозяйки, занятые своими кастрюлями и сковородками, меня заметили и стали успокаивать, восхищаясь тем долгим и полным трудностей маршрутом, который я только что осилил. Лишь бабушка Аня причитала, заламывая руки, так как в коридоре стоял ящик с острыми и опасными инструментами соседа-столяра.

– Чуть без глаза ребенка не оставили!

Еще я почему-то запомнил, как она, поджав губы, подбрасывала в руках и подозрительно ощупывала подушку с родительского топчана.

– Чтой-то совсем легкая стала…

– Анна Павловна, – чуть не плача, отвечала Лида. – Побойтесь Бога! Кому ваше перо нужно?

– Не знаю, не знаю… – ворчливо отвечала бабушка, – Может, и никому не надобно, да только не та подушка стала, совсем не та, дряблая вовсе…

Маман рыдала и порывалась вернуться на Пятницкую, к маме, Тимофеевич стучал кулаком по столу, а тетя Клава мочила виски уксусом, от которого щипало в горле, и обещала завербоваться на Север. Но все кончилось хорошо: Лиде как молодому специалисту дали комнату в общежитии Маргаринового завода, и мы переехали туда. Неужели я все это запомнил? Нет… Скорее всего, обидчивая маман в сердцах рассказывала…

Кто, интересно, теперь обитает в нашей комнате с окном в потолке? Когда вырасту, обязательно зайду в нашу квартиру на втором этаже и проведаю, вдруг кто-то еще остался из прежних жильцов, хоть и прошло столько лет!

Я вообразил, как адмиралиссимус Ураганов, в черной парадной форме, с кортиком на боку, с аксельбантами и медалями, появляется на пороге старой квартиры.

– Вам кого, товарищ?

– Не узнаете?

– Нет… Ой! Как вырос-то!

– Мальчик, ну что ты столбом встал! Тут люди ходят!

Я посторонился, давая дорогу тетке с ковром, свернутым трубой, и вспомнил, что надо бы наконец разменять рубль. Проще всего зайти в угловой гастроном, но кассирши не любят «разбивать», как говорят в Сухуми, бумажные деньги, им всегда мелочи не хватает. Разумнее купить за копейку коробку спичек, но кто же продаст ребенку огнеопасный товар? Никто. Придется съесть еще одно мороженое, самое дешевое – фруктово-клюквенное в бумажном стаканчике за семь копеек. Но если прибавить сюда проезд на троллейбусе, то от рубля останется всего восемьдесят девять копеек. Ах, как быстро улетучиваются деньги! Не зря Тимофеич, узнав, что до получки нет ни копья, кричит, багровея, на бедную Лиду:

– Тебе что, деньги карман жгут? Кулема!

Еще неизвестно, как он отнесется к сегодняшним тратам, но завтра мы будем уже далеко, а наедине предки почти не ссорятся.

И тут мне в голову пришла гениальная мысль: надо быстренько дойти до метро «Площадь революции», там в кассе разменять рублевку на четыре двугривенные монеты и пятачки, один из которых опустить в светящуюся щель турникета, а потом с замиранием сердца пройти между двумя опасными «костылями», внезапно выскакивающими из боковых прорезей, нанося чувствительные удары по бокам.

Я еще помню, когда в метро пропускали контролеры. Женщины, в черных мундирах и красных беретах, стояли у входа наготове, как пограничницы, они забирали билеты, надрывали и бросали в высокие, выше меня, железные урны с узким горлом. Турникеты появились, когда я пошел в школу, а после семи лет за детей в транспорте уже надо платить. Некоторым везет: Витька Расходенков, самый маленький в нашем классе, бесплатно ездил на метро до одиннадцати годков, каждый раз жалобным голосом сообщая дежурному, что, мол, его забыли забрать из детского сада, и вот теперь он самостоятельно, с риском для жизни добирается домой. Сотрудники станции всякий раз были настолько потрясены безответственным поведением разгильдяев-родителей, что не обращали внимания на школьную форму маленького проходимца. Но однажды все-таки заметили даже не форму, а пионерский галстук, который он, обнаглев, поленился снять… Витьку забрали в детскую комнату милиции и вызвали отца, который пришел в бешенство, обещал сделать из обманщика «бишбармак», но, конечно, потом простил и даже похвалил за находчивость. Меня Лида убила бы!