Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

Герман Владимирович взял священника за руку и отодвинул от прохода. Неожиданно отец Варлам без сопротивления позволил себя потеснить.

Вслед за Германом Владимировичем вышли и все остальные. С отцом Варламом осталась только Софья Георгиевна. Она видела, что он пребывает в состояние ошеломления от неудачи своей выходки. Она знала, что в церкви, где он служил настоятелем, его подобные эскапады пользовались огромным успехом.

— Отец Варлам, — сказала Софья Георгиевна, заботливо беря его за руку, — вам не стоит расстраиваться. Они еще не осознали весь ужас своего положения, они пока живут прежней жизнью. Прошло совсем мало времени.

Отец Варлам медленно повернул к ней голову.

— Я страдаю за них, — произнес он, — заблудшие души — причина для горести пастыря.

— Я вас прекрасно понимаю, и я целиком на вашей стороне. — Вы удивительный священник, таких, как вы, единицы. Прошу вас, благословите! — умоляюще посмотрела на него Софья Георгиевна.

— Благословляю! — Отец Варлам перекрестил ее, женщина поцеловала ему руку.

— Вы не поверите, но мне сразу стало легче, — сказала она.

— Так и должно быть, значит, на вас снизошла божья благодать. Но не на них.

— Снизойдет и на них. Это счастье, что Господь послал нам вас.

Несколько мгновений священник пристально смотрел на нее.

— К сожалению, это понимаете только вы, — произнес он.

— И я не сразу стала это понимать, многие годы жила во тьме. Но свет воссиял надо мной. Я очень надеюсь, что однажды это же случится и с Мишей, и с Виталиком и с Ренатой. Вы даже не представляете, как я этого жду.

— Представляю. Жажда Бога — это самая сильная жажда человека.

— Вы правы, батюшка. Только не всегда она посещает человека, — грустно проговорила Софья Георгиевна.

Михаил Ратманов сидел в спальне и с нетерпением ждал появления жены. Он весь кипел от злости. И едва она вошла в комнату, в тот же миг вскочил с кресла и кинулся к ней.

— Софья, объясни мне, что это сейчас было? — брызгая слюнями ей в лицо, прорычал он.

Софья Георгиевна в изумление замерла на месте. Таким разъяренным она давно не видела мужа, если видела вообще.

— Миша, о чем ты?

— О твоем святоше. Кто ему позволил устраивать этот цирк. Мы приняли его в нашем доме, хотя я самого начала был против, но ты захотела, я согласился. Но я не давал согласия на подобные представления. Все смотрели на него, как на сумасшедшего. И, кажется, они не далеки от истины.

Софья Георгиевна попыталась приобнять мужа, но он резко отпрянул от нее.

— Миша, отец Варлам не сумасшедший, он просто так видит мир. По его мнению, он едва ли не целиком пребывает в грехе. И эта страшная пандемия послана нам потому, что мы все постоянно грешим.

— Если ты помнишь, я по образованию историк. И изучал все эти апокалиптические бредни. Их произносили две тысячи лет назад, пятьсот лет назад, ну пусть даже сто, и люди всерьез к ним относились. Но в наше время, это выглядит просто дико. Ладно бы, он нес эту чушь в своей церквушке перед такими же, как он, сумасшедшими прихожанами. Но здесь собрались совсем другие люди. Что подумает мой отец, братья, эта француженка, наконец, о нас? И без того о России в мире черт знает, что говорят.

Софья Георгиевна села в кресло. Она молчала и даже не смотрела на мужа. Это быстро вывело его из себя.

— Почему ты мне не отвечаешь? — закричал он. — Или ты считаешь, что все так и должно быть.

Софья Георгиевна медленно повернула голову в сторону Ратманова.

— А ты считаешь, что что-то изменилось по сравнению с тем, что было тысячу или даже две тысячи лет назад? Ты, в самом деле, думаешь, что грехов стало меньше?

— Мы будем сейчас говорить о грехах?

— А о чем?

— О том, что делать с этим местным Савонаролой. У меня один его вид вызывает бешенство. А уж когда он открывает свою пасть…

— Что же ты хочешь от меня, Миша?

Ратманов ненадолго задумался.

— Ты его пригласила, ты с ним поддерживаешь отношения. Так внуши ему, чтобы он держал свой рот на замке. Иначе… — Он замолчал.

— Что же иначе?

— Иначе его придется выставить из нашего дома. И есть вирус, нет вируса, мне в данном случае все равно.

— Это жестоко, — сказала Софья Георгиевна.

— Я вовсе этого не желаю. Я лишь ставлю условие: хочет здесь оставаться, пусть молчит.

Софья Георгиевна покачала головой.

— Я знаю его, он не станет молчать. Для него это означает совершить предательство по отношению к своим принципам, к своей вере, к Богу.