Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

И все же, когда она оказалась в России, полузабытые представления, навеянные чтением Достоевского, воскресли в ней. А когда познакомилась с Азаровым, то вдруг поняла, что далеко не все — выдумка писателя, что он опирался на какую-то реальность. Конечно, ее новый знакомый мало походил на известные ей персонажи автора, но что-то неуловимо общее с ними у него было.

Но даже герои в романах Достоевского все же не шли с открытой грудью на штыки, они пытались найти какие-то обходные пути. Но получается тогда, что Азаров не желает даже этого, ему все равно, что с ним будет? Но такое поведение на него совсем не похоже; насколько она понимает, он вовсе не жаждет оказаться жертвой режима. Он сам ей об этом говорил, да и она ощущает то же самое.

Соланж окончательно поняла, что запуталась, одной ей никак не разобраться в этом ребусе под названием «русский мужчина». Кто-то должен ей в этом помочь. А кроме Святослава обратиться не к кому. Она подумала о Германе Владимировиче, но отбросила эту мысль. Ей как-то неудобно задавать ему такие вопросы.

Святослава она застала в своей комнате, печатающего на компьютере. Он тут же прекратил это занятие и с надеждой посмотрел на нее. Соланж поняла смысл его взгляда, и отрицательно покачала головой.

— Я всего лишь пришла задать тебе несколько вопросов. Ты же все-таки русский, из России. Хотя на него не похож.

— Ты правильно это заметила, никогда не хотел быть похожим на русского. Знаешь, сколько я потратил времени и усилий, чтобы избавиться от акцента в моем английском.

— Не знаю и знать не хочу. Я пришла не за этим.

— Тогда зачем?

Соланж бросила на него задумчивый взгляд.

— Что ты сейчас печатал? — спросила она.

— Я решил сам написать сценарий для своего фильма. Не хочу зависеть от других.

— Что за фильм?

— Я же тебе рассказывал.

— Ах да, — вспомнила Соланж. — Прости, забыла.

— Хочешь, прочту. Я уже написал пару эпизодов.

— В другой раз, Святослав. Я пришла поговорить с тобой о Достоевском.

— О ком? — изумился Святослав.

— Ты плохо слышишь?

— Даже не знал, что ты его читала.

— В молодости несколько романов. Ты согласен отвечать мне.

— Спрашивай, — пожал плечами Святослав. — Но я тоже читал его только в молодости.

— Это не важно. Я не собираюсь спрашивать тебя об его романах.

— Я перестаю тебя понимать. О чем же ты хочешь спросить? Только не о загадочной русской душе. Терпеть не могу эту тему.

— Именно о ней.

— Ладно, задавай, что с тобой сделаешь, — обреченно вздохнул режиссер.

— Правда ли, что русские готовы ради идеи идти на любые жертвы, в том числе рисковать своей жизнью? Неужели для них она главнее ее?

— Некоторые да, но большинство нет. Понимаешь, моя дорогая Соланж, я тебе уже говорил, что Россия странно устроена.

— И как же она устроена, Святослав?

— Абсолютное большинство населения — это примитивные, крайне умственно ограниченные обыватели, которые хотят одного — чтобы власть им бы гарантировала скромный уровень проживания. А за это они готовы ей не только прощать любые подлости и преступления, но и рьяно ее защищать. И если они регулярно получают свои подачки, то на все остальное им глубоко наплевать. Но есть и другая Россия, она не просто малюсенькая, она мизерная, которая живет мечтами о вселенской счастье и гармонии. И ради этого она готова на любые жертвы, в том числе пожертвовать своей жизнью. Как раз в этом и заключается пафос произведений Достоевского. Я ответил на твой вопрос?

— Пока не знаю. Но откуда берутся такие люди?

— Так в этом и заключается главная тайна, которую еще никто не разгадал. В России гордились и гордятся до сих пор, что у нас в отличие от Запада, есть такие люди. И одновременно их тут всегда безжалостно гнобили.

— Разве может быть такое?

— Соланж, в свое время я пытался внушить тебе мысль — Россию умом не понять. Здесь по большому счету он вообще не нужен. Тут все население делится на две части: подавляющая — это палачи и совсем мизерная — жертвы. Так они вместе и живут, уже много веков. И бог знает, сколько еще так будет продолжаться.

— Тебе не кажется, это чересчур ужасный расклад — палачи и жертвы. Неужели практически все жители готовы убивать?

— Ты слишком прямолинейно воспринимаешь мои слова. Когда я говорю, что почти все палачи, я не имею в виду, что все они готовы участвовать в казнях. Они то молчаливое большинство, прикрываясь которым уничтожают меньшинство. Причем, многие из них полностью на палаческой стороне.