Каждый раз, когда они обе попадали на осмотр, девушки садились на скамьи, стоявшие по всей длине коридора, в котором так разило антисептиком, что привкус его ощущался даже во рту. Турецкие проститутки сидели по одну сторону коридора, а иностранки – по другую. Поскольку женщин вызывали в кабинет для осмотра по одной, ждать приходилось невыносимо долго. Зимой они засовывали ладони под мышки и разговаривали вполголоса – берегли энергию на предстоящий день. Это отделение больницы, которого старались избегать другие пациенты и персонал, никогда нормально не отапливалось. Летом женщины могли лениво разваливаться, ковырять болячки, убивать комаров, жаловаться на жару. Они снимали туфли, массировали усталые ноги, и в воздух проникал слабый характерный запах, становившийся все интенсивнее. Иногда кто-нибудь из турецких проституток отпускал резкое замечание в адрес врачей, сестер или кого-нибудь на противоположной скамье, в адрес иностранок, захватчиц, и поднимался хохот – правда, совсем недобрый. В таком тесном помещении враждебность возникала и начинала перемещаться со скоростью электрического разряда, но и исчезала она тоже мгновенно. Местные особенно недолюбливали африканок, которых обвиняли в том, что они отнимают у турчанок работу.
В тот вечер Лейла посмотрела на юную чернокожую женщину, сидевшую напротив нее, и ничего чуждого в ней не заметила. Вместо этого она увидела ее плетеный браслет и вспомнила свой – тот, что потеряла. Женщина пришила этот талисман к внутренней стороне своего кардигана. Вспомнив обо всех талисманах, которые ничуть ей не помогли, Лейла отметила про себя, как чернокожая прижимает к груди рюкзачок – словно ее вот-вот выкинут отсюда, пусть даже и не из страны, а в ее манере поведения она узнала себя и уже привычное одиночество.
У Лейлы возникло странное чувство, что с таким же успехом она могла бы смотреть на свое собственное отражение.
– У тебя красивый браслет. – Лейла указала на него подбородком.
Медленно, почти незаметно другая женщина подняла голову и направила на Лейлу свой прямой взгляд. Пусть она ничего не ответила, однако выражение ее лица осталось спокойным, что заставило Лейлу продолжить разговор.
– У меня был почти такой же, – подавшись вперед, произнесла Лейла. – Я потеряла его, когда приехала в Стамбул.
В коридоре повисла тишина, и одна из местных проституток выдала непристойный комментарий, другие захихикали. Лейла, уже начавшая жалеть, что заговорила с темнокожей, опустила глаза и погрузилась в собственные мысли.
– Я сама делаю… – проговорила женщина, когда уже все решили, что она никогда не откроет рта. Она говорила протяжным вымученным шепотом, немного хрипловатым, и на ломаном турецком. – Для всех разные.
– Ты выбираешь цвет для каждого в отдельности? – заинтересовавшись, спросила Лейла. – Здорово! А как ты понимаешь, какой надо выбрать?
– Смотрю.
С тех пор во время каждой новой встречи они перебрасывались всего несколькими словами, делились какой-нибудь мелочью, когда слов не хватало, пустоты заполняли жесты. А потом, как-то днем, спустя месяцы после их первого разговора, Джамиля потянулась к соседке с противоположной скамьи, словно ломая невидимую стену, и опустила что-то очень легкое Лейле в ладонь.
Это был плетеный браслет – сиренево-голубой, вересковый и темно-вишневый в оттенках пурпурного.
– Это мне? – тихо спросила Лейла.
– Да, твои цвета, – кивнула темнокожая.
Джамиля, женщина, способная заглядывать в человеческие души, замечая в них то, что ей было нужно, так открывала людям свое сердце.
Джамиля – одна из пяти.
Джамиля родилась в Сомали в семье отца-мусульманина и матери-христианки. Раннее детство она провела в блаженной свободе, хотя осознала это лишь спустя много лет, когда уже повзрослела. Как-то мама сказала ей, что детство – большая синяя волна, поднимающая тебя вверх, несущая вперед, но исчезающая из виду, как только ты начинаешь думать, что так будет всегда. За ней нельзя побежать, и вернуть ее тоже нельзя. Однако, прежде чем исчезнуть, волна оставляет тебе подарок на берегу – раковину рапаны. У нее внутри хранятся звуки детства. И даже теперь, если закрыть глаза и внимательно прислушаться, Джамиля могла уловить эти звуки: хохот младших братьев и сестер, папины слова, когда он нарушил пост и съел три финика, пение мамы, которая готовила еду, треск вечернего костра, шорох листов акации, стоявшей неподалеку от дома…
Читать дальше