Элиф Шафак - 10 минут 38 секунд в этом странном мире [litres]

– Прекрати называть это кругом, – сказал Саботаж Синан, когда Лейла поделилась с ним своими мыслями. – Это хулахуп! И я попросил маму достать мне такой в Стамбуле. Я так умолял ее, что в итоге она заказала два – один нам, другой для тебя. Их только что привезли.

– Для меня?

– Ну, в общем, для меня, но я хочу отдать его тебе! Он ярко-оранжевый.

– Ой, спасибо! Но я не смогу его принять…

Саботаж был непреклонен:

– Прошу тебя… это ведь подарок…

– Но что ты скажешь маме?

– Ничего страшного. Она знает, как много ты для меня значишь. – И он густо покраснел.

Лейла сдалась, хотя прекрасно знала, что отец будет недоволен.

Принести хулахуп домой так, чтобы этого никто не заметил, – задача не из легких. Он не поместился бы ни в сумке, ни под одеждой. Лейла думала зарыть его под листьями в саду на несколько дней, но этот план был не слишком надежным. В конце концов она вкатила его через кухонную дверь, когда там никого не было, и быстро промчалась с ним в ванную. Там, перед зеркалом, она попробовала покрутить пластиковое кольцо так же, как американская модель. Это оказалось сложнее, чем она думала. Придется потренироваться.

Из музыкальной шкатулки собственного сознания Лейла выбрала песню Элвиса Пресли, певшего о любви на языке, которого девочка совершенно не понимала. «Tritme-nayz. Don-kiz-me-wans-kiz-me-twayz». Поначалу она не собиралась танцевать, но разве можно было воспротивиться Элвису в розовом пиджаке и желтых брюках? Эти цвета, такие необычные в их городе, особенно применительно к мужчинам, казались вызывающими, словно флаг бунтующей армии.

Лейла открыла шкафчик, где мама и тетя хранили свои туалетные принадлежности. Там среди пузырьков с таблетками и тюбиков с кремом покоилось сокровище – помада. Ярко-вишневая. Она щедро намазала ею губы и щеки. Девочка в зеркале выглядела совершенно чужой, словно смотрела сквозь замерзшее окно. В этом отражении Лейла на мгновение узрела некое подобие будущей себя. Она попыталась разглядеть, счастлива ли эта женщина, такая знакомая и невероятно далекая, однако образ испарился без следа, словно утренняя роса с зеленого листа.

Лейлу никто бы и не увидел, если бы не тетя, которая пылесосила ковровую дорожку в коридоре. Иначе Лейла услышала бы тяжелые шаги баба́ .

Отец орал на нее – его рот стянуло, словно верхнюю часть мешка для обуви. Эхо его крика отлетало от пола, где всего несколько секунд назад Элвис демонстрировал свои характерные танцевальные движения. Баба́ сердито глядел на дочь с разочарованным выражением, которое стало таким привычным в последнее время.

– Чем это ты тут занимаешься? Скажи мне, откуда у тебя это кольцо?

– Это подарок.

– От кого?

– От друга, баба́ . Ничего такого.

– Правда? Посмотри на себя – разве это моя дочь? Я тебя не узнаю́. Мы старались воспитать тебя приличным человеком. Поверить не могу, что ты ведешь себя как… шлюха! Ты что, такой хочешь вырасти? Чертовой шлюхой?

Грубое и резкое слово, которое он словно выплюнул в воздух, дрожью прошло по телу Лейлы. Она раньше его не слышала.

С того момента девочка больше никогда не видела хулахупа – ей было интересно узнать, что с ним сделал баба́ , но спросить не решалась. Неужели он выбросил его вместе с мусором? А может, подарил кому-то? Или зарыл его где-то, превратив в очередной призрак, которых, как все чаще подозревала Лейла, в этом доме и без того было много?

Вот так круг – фигура, обозначавшая заточение для старого езида и свободу для американской модели, – стал печальным символом для девочки из восточного города.

Сентябрь 1963 года. Посоветовавшись со своим шейхом, баба́ решил так: если Лейла перестала слушаться, лучше оставить ее дома, пока она не выйдет замуж. Это решение было принято, несмотря на ее протесты. Пусть начинался новый учебный год и окончание школы не за горами, Лейлу оторвали от учебы.

В четверг днем Лейла и Саботаж в последний раз шли из школы домой. Мальчик плелся чуть позади нее с убитым видом, перекосившись от отчаяния, сунув руки в карманы. Ногой он то и дело пинал по дороге камушки, на его плечах болтался рюкзак.

Дойдя до дома Лейлы, они остановились у калитки. Некоторое время оба молчали.

– Нам пора прощаться, – сказала Лейла.

За лето она немножко прибавила в весе, и ее щеки слегка округлились.

Саботаж потер лоб:

– Я попрошу маму, чтобы она поговорила с твоим отцом.

– Пожалуйста, не надо. Баба́ это не понравится.