Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

— Университет в следующем году.

— Ах, как время быстро летит, — запричитала тетя Мира, — а мы здесь в Израиле теперь живем. Скучаем по Родине. Здесь, ты не представляешь, просто невозможно жить — одни евреи вокруг и все так дорого. Вчера пошла себе босоножки покупать, а дешевле чем за сто шекелей нет.

«Зачем ей сейчас босоножки, — подумала Аня, — ведь через месяц зима. Ах, да — у них зимы не бывает. И солнце светит всегда, и соседи с ножами не бросаются, если он, конечно, не арабский террорист.»

— Представляешь, деточка, сто шекелей за какие-то еврейские босоножки!

— Вам выслать? — поинтересовалась девушка.

— Да не надо, — радостно закричала тетя Мира, — я себе две пары купила. У нас все есть, но все равно мы по нашей комнатке скучаем: так хочется вернуться.

— Возвращайтесь, — посоветовала Аня.

— Да не: у нас тут дом. Автомастерская тоже, Андрей мой с Денисом целыми днями там пропадают. Чумазые ходят как черти, и рабочие — у нас их тридцать человек — тоже ходят как черти. А как мама?

— Мама ходит чистая, — пошутила Аня и вздрогнула.

Что-то продолжала сообщать тетя Мира, а девушка не слушала ее. Только что врачебная бригада увезла хрипящего Бориса. «Скорую помощь» вызвала Аня для мамы, и потом, когда люди в белых халатах вошли в квартиру, девушка торопила их: «Быстрее, быстрее — там маме плохо». Виолетта бросилась навстречу медикам: «Куда же вы, ведь мой муж на полу лежит?», врачи посоветовали подстелить что-нибудь или накрыть мужа одеялом. Впрочем, возвращаясь в свой микроавтобус, после того как измерили давление у Любови Петровны и посоветовали принимать лекарства, которые у нее и так есть, погрузили Бориса на носилки и понесли вниз по лестнице.

— Что же вы его ногами вперед? — завопила Виолетта.

Неопытные в переноске тел медики начали разворачиваться на узкой лестничной площадке и долбанули Бориса головой о дверь, а потом о перила, и теперь были большие сомнения в его дальнейшем пребывании в этой квартире и вообще на этом свете.

— Деточка, — донесся ласковый голос тети Миры, — ты не знаешь, зачем я тебе звоню?

Аня честно призналась, что не догадывается.

— Да, — вспомнила бывшая соседка, — а кто в нашей комнате живет? Хорошие люди попались?

— Не очень, — вздохнула девушка, — но одного я уже убила кирпичом, а вторая, если не сбежит, то исправится. А нет, то и ее тоже прихлопну.

Все-таки была надежда, что вернувшаяся из больницы Виолетта подслушивает по параллельному аппарату. В трубке что-то щелкнуло.

— Как там Сергей Сергеевич? — вдруг спросила тетя Мира и, не выслушав ответ, вскрикнула: — вот почему я звоню! Я же его во сне видела. Иду я по Хайфе, а навстречу мне Сергей Сергеевич — чистенький такой, выбритый и в дорогом костюме, галстук шелковый. Я же не знаю, что это сон, обрадовалась, кричу ему:

— Сергей Сергеевич, Вы прямо как Ротшильд выглядите.

А он улыбается, довольный такой и отвечает: «Так точно, я даже круче Ротшильда: ведь молодая графиня два раза подряд на зеро поставила». К чему этот сон?

— Сергей Сергеевич уже шесть лет как умер.

— Ой, — тихо произнесла бывшая соседка, — тогда мне непонятно, почему…

Но разговор неожиданно прервался, не было ни отбойных гудков, а сразу выплыл голос Оленьки Судзиловской.

— Прости, что так поздно, но у тебя все время занято. Я только что позвонила твоему Филиппу. Нашла по компьютерной адресной программе телефон этой Илоны Крыщук и накрыла его.

— Зачем?

— Не перебивай, а слушай.

— Трубку сняла сама Крысюк. Я ей говорю: «Девушка, Филиппа пригласите, пожалуйста». Крыса эта как запищит: «Кто его спрашивает?» Я спокойненько отвечаю: «Жена». Илонка-поганка трубку бросила. Но я снова набрала номер. «Девушка, будьте так любезны, передайте, чтобы он домой шел — детки плачут, папу спрашивают.» И захныкала. Я это умею — ты знаешь. Тогда Филипп трубку сам схватил: «Что за розыгрыш? Вы ответите за это!», а я ему отвечаю: «Ну ты, герой-любовник, в натуре! Если Анечку обидишь, то жить будешь с Крысюками на помойке, собирать пустые бутылки и сдавать…»

— Погоди, — перебила подругу Аня, — ты что, ему уже второй раз звонила?

— Ну да, — призналась Судзиловская, — вечером домой, а сейчас этой Крысючке. Кстати, этот гад меня еще пиявкой назвал и обещал завтра же раздавить.

Зря, конечно, но обижаться на простодушную Оленьку не хотелось, хотя было очень обидно, но не за Филиппа, а за свою собственную разрушенную жизнь. И все же главное сейчас — это здоровье мамы. И, попрощавшись с Судзиловской, Анечка аккуратно положила трубку на рычаг расколотого аппарата и, осторожно ступая, направилась в комнату Любови Петровны.