Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

— Езжай домой, доченька: с кем не бывает.

Она проспала весь остаток дня, а вечером, когда открыла глаза, не увидела ничего, кроме темноты своей комнаты. Захотелось закричать от страшного сна, который ей только что приснился, потом поняла — это не сон и тогда тихо заплакала — в темноте плакать легко, трудно только поверить, что мрак спустился на Землю навсегда, не будет теперь ни света, ни радости. Никогда больше она не увидит улыбки Филиппа, а если и увидит, то улыбаться он будет уже не ей. Тьма, тьма беспросветная и страшная — весь мир тесный карцер без окон, без воздуха и света. Аня снова заснула, опять открыла глаза, и хотя забытье длилось не долго, показалось, будто прошла вечность. Вернулась с работы мама, она чем-то шуршала в коридоре, потом зашла в комнату дочери и спросила тихо:

— Ты спишь?

Почему-то запахло цветами. Захотелось промолчать и притвориться спящей, но Анечка ответила:

— Не сплю, только свет не включай.

Любовь Петровна села в темноте на стул, слышно было, как он скрипнул.

— Сегодня прихожу на работу в офис, а там все цветами заставлено. Розы, орхидеи — запах с ума сводит. А директор говорит: «Выбросите все на помойку — у нас должна быть официальная обстановка: мы ведь солидное учреждение».

— А чем они занимаются? — спросила Аня, продолжая лежать лицом к стене.

— Финансовая компания. Большими деньгами крутят. Я вечером прихожу убирать, намою все, а наутро опять прихожу — а в офисе пустые бутылки, остатки еды. Иногда…

Любовь Петровна перешла на шепот, как будто боялась, что ее может кто-то услышать, кроме дочери.

— …А иногда даже белье женское. У них же там еще сауна есть и бассейн маленький — совсем крохотный, как эта комната. Вот, оказывается, какие финансовые компании бывают.

Но Аня уже ничего не отвечала. Любовь Петровна осторожно подошла и накрыла дочь пледом, потом так же на цыпочках вышла в коридор и прошмыгнула в комнаты, которые ей с дочерью оставил Сергей Сергеевич.

Вечер и в самом деле был бесконечным. Уже не было сил спать, лежать и думать о чем-либо кроме как о счастливом прошлом, потому что впереди не было ничего. Казалось, что наступила нескончаемая полярная ночь. Но вдруг зазвонил телефон.

— Это — я, — донесся строгий голос Филиппа, — ты что это делаешь?

— Ничего, — растерялась Аня, — хотела спать лечь, но не получается.

— Ты что это делаешь, — уже кричал он, — натравила на меня проститутку и думаешь, что тебе это сойдет с рук?

— О чем это ты?

— А ты будто не знаешь, — продолжал кричать Филипп, — дала мой телефон какой-то потаскухе Судзиловской, заставила ее угрожать мне, шантажировать меня…

— Ты меня любишь? — прошептала Аня.

Филипп вздохнул раздраженно.

— Любишь меня? — снова шепнула Анечка, чувствуя, как умирает надежда. — А ее? С которой был в «Астории»?

— Это обычный династический брак, — понес какую-то околесицу Филипп, — капитал женится на капитале, чтобы родить новый капитал. Я люблю только тебя, ничего не изменится, мы будем так же встречаться и любить друг друга. Мой брак ничего не значит для меня.

— А для меня значит. Ты будешь приходить ко мне и возвращаться к жене, потому что там твой дом и твои любимые новорожденные капиталы…

— Только не надо истерик, — холодно прервал ее бывший возлюбленный, — если тебя это не устраивает — ради Бога: живи как тебе нравится, но без меня. А если захочешь помешать мне или разрушить мой брак, то пеняй на себя — раздавлю как букашку и не замечу даже.

— Я не букашка, — еле сдерживая слезы, вымолвила Аня.

— Да ты хуже, — холодно и зло выдавил Филипп, — ты — пиявка, отвратительная, пьющая кровь пиявка. Я еще раз, в последний предупреждаю: если ты или твоя подруга-проститутка позвоните мне или моим родителям, родителям невесты или, упаси Боже, Илоне — не просто раздавлю, а сделаю так, что ты сама будешь смерти просить! Пока.

И он бросил трубку.

— Прощай, любимый, — прошептала Аня.

И осталась стоять, прижавшись спиной к стене, держа в опущенной руке телефонную трубку, в которой кто-то, словно издеваясь, противно повторял:

— Пи-пи-пи-пи-пи-пи.

Сколько это продолжалось, неизвестно, только прохрипел дверной звонок. Один раз — значит, пришли к соседям. В коридоре прошлепали босые ноги Виолетты. Скрипнула входная дверь, и женский голос взвизгнул:

— Вернулся-я!

После чего последовали быстрые звонкие поцелуи с причмокиваниями:

— Чмок, чмок, родной, чмок, чмок, ненаглядный, чмок, чмок, я ждала, чмок, чмок, не верь никому…