Якуб Малецкий - Дрожь

Спустя год ожидания, благодаря несметному числу бутылок водки, которые отец вручил людям из кооператива взамен на талон, у дома на Торуньской красовалась первая машина Эмилии Лабендович. Это был голубой «Фиат» – знаменитый «малюх», правда, неисправный. Коронным изъяном оказался заедающий замок, и однажды Эмилия просто перестала его ремонтировать: не хватало ни денег, ни нервов. Практически сразу ситуацией воспользовался пан Витек, известный в Коло дамский угодник, джентльмен и бездомный.

Эмилия постучала по водительскому стеклу и приоткрыла дверь.

– Пан Витек, простите, но нам надо ехать на кладбище.

– Что-о-о? – загремел сжавшийся на заднем сиденье ворох одежды в форме человека.

– На кладбище едем, – повторила она. – Мне нужна машина.

– Щас, щас, встаю же, – отозвался ворох и поднялся с сиденья. Ловким движением протиснулся между креслами и вывалился наружу.

– Добрый день, – проговорил ворох, после чего громогласно откашлялся и постепенно превратился в мужчину в помятом костюме.

– Добрый, – ответила Эмилия, садясь в машину и открывая пассажирскую дверь. Поморщилась от кислого смрада тела, не мытого месяцами. – Вы не замерзли?

– Да что вы, пани Эмилия. В таком автомобиле?

– Ну да. Я рада. До свидания.

– Хорошей экскурсии.

– Это не экскурсия. Мы едем на кладбище.

– То есть на экскурсию в прошлое! – засмеялся он и снова кашлянул. О чувстве юмора пана Витека у Эмилии было примерно такое же мнение, как о его запахе. – Счастливого пути!

С величием, какое мог обеспечить только голубой «фиат», они выдвинулись в город. Пересекли Зеленую улицу, оставили позади библиотеку, проехали по мосту, а потом по следующему. Припарковались у кладбищенских ворот. На стене висело несколько извещений о смерти.

Она поменяла цветы в вазе и помыла памятник, хотя он не был грязный. Зажгла лампадку. Потом долго стояла у могилы, всматриваясь в буквы, составлявшие имя и фамилию мужа. Она по-прежнему считала, что эта надпись не сочетается с другими, которые видела на кладбище. Ведь Виктор не мог быть просто покойником, как все остальные.

По пути назад смотрела на людей, гулявших по улицам, и представляла, что бы делала в эту минуту, если бы он был жив. Сидела бы с ним дома? Они бы втроем бродили по валам у Варты? А может, ехали бы в Бискупин или в Крушвицу?

В ту ночь она плакала впервые за несколько месяцев.

Ее самочувствие с некоторых пор стало ухудшаться. Бывали дни, когда встать с кровати казалось непосильным подвигом. Руки свинцовые. В голове какая-то дрожь. Будто она простужена – но она не была простужена. Будто у нее жар – но и жара не было.

Выдался именно такой день. Суббота, октябрь. Желтые листья за окнами срывались с ветвей. Эмилия сидела в кресле, закрыв глаза, и молилась, чтобы у нее прошло то, чего она даже не могла назвать. Слабость? Отупение? Маразм?

Стук в дверь как стук по голове. Она буквально чувствовала, как мыщелки бьются о череп. Померещилось или нет? Стук раздался вновь. Не померещилось. Кто-то стучал в дверь. Кто-то стучал в дверь, значит, надо открыть. Надо открыть, значит, надо встать. Надо встать, значит…

– Сейчас, – прошептала она.

Нет, не так.

– Сейчас, – произнесла громче.

Опять не так.

– Сейчас! – крикнула, вложив в этот крик столько сил, что тут же пожалела.

Теперь встать. Встать, не спеша, все получится, это лишь временная слабость, встать, встать.

Встала.

Подойти к двери, сейчас разомнусь, и все будет хорошо, сейчас открою, это, наверное, соседка, взять что-нибудь, сейчас подойду. Боже, какие слабые ноги, лучше бы все-таки прилечь, поспать немного, да, это просто усталость.

Схватилась рукой за стену, другой повернула ключ в замке. Открыла дверь, за ней Рачковская из пятой квартиры, вдова, приятная и всегда с улыбкой на лице, но в этот раз на удивление печальная, печально-извиняющаяся, как будто не собиралась ничего просить в долг, как будто собиралась…

– Пани Эмилька, дорогая пани Эмилька, мне так жаль, так сильно жаль, – начала Рачковская, а потом все, почти все, было как прежде.

Дедушка умер ночью, во сне. Себек узнал об этом на следующий день около полудня. Была суббота, и с утра его занимала только война солдатиков. К маме пришла соседка, толстая, с утиной походкой. Они закрылись на кухне и долго беседовали. Наконец соседка ушла, а мама позвала его в большую комнату. У нее был странный голос и такой вид, будто ее только что сильно похлопали по лицу.