Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

– Простите…

– Все в порядке, просто отошли воды. Это хороший знак, – слышу я голос доктора Кауфмана.

Кто-то, кажется Эрна, подтирает пол.

С кровати хорошо видно окно. По серому свету за ним я понимаю, что скоро рассвет. Надо же, а я и не заметила, что была ночь. Доктор Кауфман склоняется к моему животу, подносит к нему стетоскоп. Его лицо морщится.

– Что? – выдыхаю я.

– Все… все хорошо, сердечко бьется, только очень часто. Слишком часто. Это плохо. Может быть, пуповина… надо вытаскивать его оттуда, и поскорее. Дайте-ка я взгляну, насколько вы уже раскрылись.

И он разводит мои колени в стороны, а я морщусь от боли.

– Герта, – говорит он негромко и серьезно, – я должен извлечь этого ребенка немедленно. Приготовьтесь и ведите себя тихо.

У меня вырывается стон. Я так измучилась, больше всего мне хочется спать, но вдруг откуда-то из глубины тела приходит позыв – толкай! Господи, я сейчас лопну!

Доктор Кауфман снова берется за стетоскоп, слушает, качает головой и цокает. Потом он, Эрна и ее мать начинают бегать туда-сюда, приносят полотенца, воду, а доктор заливает мне промежность лизолом. Мои мозги еле ворочаются, так что я с трудом соображаю, что сейчас будет, когда он достает из сумки длинные острые ножницы. Эрна и фрау Беккер хватают меня за ноги, а я визжу, когда ножницы впиваются в мою плоть и начинают резать ее. Ору, извиваюсь, но они крепко держат, несмотря на мое сопротивление. Доктор берет в руки другой инструмент, больше прежнего, но боль становится такой сильной, что накрывает меня с головой, точно одеялом, и я уже ничего не вижу. Сознание возвращается, когда доктор Кауфман вводит большой инструмент внутрь меня и начинает раскачивать и вытягивать ребенка из моего тела. Эрна и фрау Беккер все еще держат мои ноги, прижав их к бокам с обеих сторон.

– Тужьтесь! – кричит доктор Кауфман. – Тужьтесь как можно сильнее!

Я тужусь, доктор Кауфман тянет, и вдруг из меня выскальзывает ребенок, весь красный от моей крови.

На миг в комнате становится тихо. Ребенок лежит между моих ног на постели, толстая перекрученная фиолетовая пуповина соединяет нас. Доктор Кауфман перерезает ее.

– Мальчик, – произносит кто-то.

И тишина.

Доктор Кауфман шлепает ребенка по спинке. Он весь красно-фиолетовый, как сырой бифштекс.

Время идет.

Доктор переворачивает младенца на спинку, вытирает ему рот и нос.

– Ну же, давай дыши, – приговаривает он.

Мы, замерев, смотрим.

Тихий звук, похожий на кашель. Едва заметное движение. Еще. Но вот раздается сначала писк, а вскоре уже и ор, настоящий, в полную мощь. Тишина в комнате заканчивается, все улыбаются, смеются, плачут. Малыша заворачивают в полотенце, и доктор Кауфман передает его мне.

– Спасибо, – шепчу я ему, – спасибо, спасибо.

Он убирает плаценту, подмывает меня, зашивает. Но я почти не обращаю внимания на то, что он делает, так я занята – я впервые смотрю в лицо своему новорожденному сыну.

И вдруг чувствую прилив такой любви, которой никогда не знала раньше.

Его головка покрыта нежным шелковистым пушком. Это волосы, но тонкие и светлые, почти прозрачные. От него пахнет молоком и печеньками. Глаза у него темно-голубые, и он так значительно смотрит ими прямо в мои глаза. Мы с ним одно целое, мой сын и я. Кажется, будто он читает мои мысли, а я – его. Он хочет знать меня. Он с таким самозабвением всматривается в каждую черточку моего лица, что его ротик складывается буквой «о», и тогда он начинает пыхтеть от восторга и колотить руками и ногами.

Я разглядываю каждый сантиметр его тела, снова и снова. Никогда не думала, что из меня может выйти что-то столь совершенное. Его ручка сжимается вокруг моего пальца и держит так сильно, что даже удивительно, но вот отпускать он еще не умеет. А когда я беру его на руки, он так забавно поджимает под себя ножки и скрючивает спинку, как будто еще не успел осознать, что места вокруг сколько хочешь и можно вытянуться во весь рост. А когда я кормлю его, он протягивает ручку, хватается за меня и начинает месить пальчиками мою кожу, точно как маленький котенок, когда сосет мать.

Он – самое удивительное существо на свете.

И самое дорогое для меня. Дороже его у меня нет никого во всей вселенной.

Я почти не могу спать, ведь когда я все же засыпаю, то не ощущаю его присутствия. А время идет, и каждый закат, каждый рассвет неумолимо сокращает время, отведенное для нас, приближает страшную минуту прощания. Я целую его в лобик и нежно вытираю слезы, которые упали из моих глаз на его пушистую макушку.