Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

Беккеры как раз такие люди. Кто-то может думать, что они такие, как все. На самом деле с ними мало кто может встать вровень. Легче найти орхидею в лесу, чем встретить такого человека, как они, в жизни. Надеюсь, что настанет день, когда я смогу по-настоящему отблагодарить их за все, что они для меня делают.

Боль пронизывает меня, такая сильная, что я невольно роняю ручку и вскрикиваю. Через пару секунд она отступает, и я, кое-как нашарив на полу ручку, вкладываю ее в дневник, а потом все вместе кладу в верхний ящик ночного столика, поверх небольшой пачки писем, которые пишет мне Томас, а мама тайком относит на почту, где опускает в определенный почтовый ящик.

Снова волна боли, сильнее предыдущих. Меня прошибает пот. Дыхание становится отрывистым и частым, и я иду к двери:

– Фрау Беккер!

Она тут же появляется внизу лестницы, ведущей в мансарду.

– Схватки становятся сильнее, – говорю я и тут же умолкаю, зажатая тисками боли.

Прямо тут же, на лестничной площадке, я сгибаюсь пополам.

– Все хорошо, – успокаивает она меня. – Я уже послала за доктором Кауфманом. Герман? – кричит она мужу. – Кипяти воду и доставай чистые полотенца, они в бельевом шкафу. Быстрее. Эрна, идем со мной.

Боль поглощает меня целиком. Я становлюсь ее послушной рабой: хожу, сижу, лежу, раскачиваюсь взад и вперед, сгибаюсь так, как она велит.

Ну почему любовь всегда кончается болью?

Я стараюсь думать только о том, как нам с Вальтером хорошо было вместе. Вспоминаю наши долгие прогулки у реки. Его поцелуи, такие нежные и сладкие. Как светлели его глаза при виде меня. Его глаза, руки, его тело, такое теплое, прижатое к моему. Его дорогое прекрасное лицо.

О, Вальтер, как же я по тебе соскучилась.

И тут боль снова накрывает меня с головой.

Свежевыбритую, сразу после клизмы, доктор Кауфман пытается уложить меня на кровать. Но я не хочу. Почему-то кажется неправильным лежать на спине и чувствовать, как ребенок давит на внутренние органы. Поэтому я становлюсь на четвереньки и пускаюсь в медленный, острожный путь вокруг комнаты, обливаясь по́том, преодолевая то холмы, а то и целые горы боли, которая заставляет меня стонать. Мои стоны делаются тем громче, чем меньше света просачивается снаружи. Как ни странно, стоны облегчают боль.

– Я не смог раздобыть ничего седативного, – извиняется доктор Кауфман. – Доставать медикаменты сейчас вообще очень трудно.

– Ничего, просто сделайте, что сможете, помогите ей, – говорит фрау Беккер, заламывая руки. – Мы постарались простерилизовать комнату, а полотенца и белье я вскипятила.

Меня продолжает носить по огромным волнам боли. Время течет, и я совсем перестаю его замечать. Сколько прошло – часы или минуты, – не знаю. Я ушла в себя. Глубоко внутрь. Где-то надо мной продолжается разговор доктора Кауфмана, Эрны и ее матери. Их голоса то приближаются, то удаляются. Раскачиваюсь туда-сюда, как подсказывает откуда-то взявшийся животный инстинкт. Ничто другое меня больше не заботит.

Господи, ну зачем, скажи на милость, людям нужны дети?

– Я должен послушать сердечный ритм ребенка, – тихо говорит мне доктор Кауфман. – Для этого вам нужно лечь на кровать, тогда я смогу вас осмотреть.

– Нет, – отвечаю я. – Я не пойду на кровать.

– Но вас необходимо осмотреть. Там. – Он показывает на мою промежность. – Надо понять, сколько времени осталось до родов.

– Нет! – ору я. – Не пойду я ни на какую кровать, не надо меня смотреть!

И я, всхлипывая, продолжаю ползти на четвереньках.

– Прошло уже несколько часов, – говорит доктор Кауфман Эрне и фрау Беккер. – Боюсь, как бы ребенок не застрял. Ее просто необходимо осмотреть, но она не позволяет. И устает все больше и больше. А ведь ей понадобятся силы, когда придет время тужиться. Если, конечно, оно придет.

– Что вы хотите сказать? – тревожно спрашивает Эрна. – Почему ребенок застрянет?

– Причин может быть много, – отвечает доктор Кауфман. – Пуповина могла обмотаться вокруг его шейки. Неправильное положение плода. Слишком крупный ребенок. Она еще молода, рожает впервые. Иногда возникают осложнения. А у меня почти ничего нет, и мои средства ограниченны. Есть, правда, щипцы, но…

– Ладно. Я лягу.

Хочу встать, но тут же начинает кружиться голова, и я падаю.

– Не могу. – Я начинаю плакать. – Просто не могу. – И ложусь прямо на пол.

Они втроем подхватывают меня, чтобы перенести на кровать, но едва отрывают от пола, как из меня потоком хлещет вода.