Александр Добровинский - Вы. Мы. Они. Истории из обычной необычной жизни

На ночь Святого Сильвестра (тридцать первого декабря) столы заказывали в октябре, и из свободных мест оставался один туалет. В шесть вечера, когда я вытаскивал из шкафа любимый смокинг, раздался звонок.

– Шеф! – услышал я голос Лени. – Кухонные антисемиты говорят, что вы за сегодня обещали им выплату как за два раза, но они устали от работы гастронома и обеда и хотят в три себе на гроб с муаром. Шо делать?

Кухня была вотчиной поляков и украинцев, которая исторически не любила официантов за чаевые и работу в пространстве со звездами. Обслуживающий персонал отвечал им взаимностью.

– Скажи, что я согласен и скоро приеду.

Вздохнув, как прибой на причале, Леня промямлил что-то неразборчивое на шахматном языке и разъединился.

Ленка одевалась с двенадцати часов. В половине восьмого вечера я выбросил шубу и сумочку на лестницу. Лена с криком «Котик, стой! Я уже бегу, докрашусь в ресторане!» заскочила в лифт и начала вспоминать вслух, что она забыла сделать и на себя надеть. В машине воспоминания продолжались, от самого дома на Avenue Foch и до района Passy, где на одной из улиц и находился мой ресторан.

Войдя к кастрюлям и сковородкам, мы оба ахнули, не сговариваясь. Вся кухня была завалена грязной посудой с закончившегося обеда, неимоверным количеством чашек и блюдец с five o’clock, десятками лоточков из кулинарного отдела гастронома и т. д. Париж гулял в последний день года очень по-русски. Может быть потому, что в эту зиму по обе стороны Сены было реально холодно.

В дальнем углу кухни сидели забастовщики.

Навстречу мне поднялась толстожопая повариха Данута и Заместитель Главного посудомоя Остап.

– Хозяин, – заговорили отщепенцы, – Ленька сказал, что ты согласился на три раза.

Актуальная на тот период времени жена тихонько засмеялась, видно, поняв сентенцию про «три раза» по-своему.

– Но у нас сломалась посудомоечная машина. И мы хотим еще по пять тысяч франков. Каждому.

Общая масса бастующих рептилий нервно задышала, а некоторые тревожно захрюкали. Наступила зловещая тишина. Я посмотрел на этот дохлый профсоюз, на горы посуды, на остановленную подготовку блюд к сегодняшнему вечеру и тихо сказал:

– Вон отсюда. Все. Немедленно.

Через десять минут Ленка Мозер с удивлением в своих огромных нагло-прекрасных зеленых глазах смотрела, как, развязав бабочку и поменяв пиджак смокинга на чей-то фартук, я включил радио и начал весело мыть посуду. Просить ее помочь было бессмысленно. В ответ со стопроцентной вероятностью я бы услышал что-то типа «Я так и знала, что ты будешь меня держать за кухарку в новогоднюю ночь! Хочешь, наверное, чтобы я еще помойку мыла? Туалет скребла? Унижалась мусорщицей? Твоя же мама только об этом и мечтает!»

– Котечка, скажи, пожалуйста, официантам, когда они придут, чтобы отрядили одного человека в гастроном. Пусть кладет закуски в чистые тарелки, а кто-то еще носит в зал. Всем гостям передать от меня, что, так как горячего не будет, весь праздничный ужин, включая икру и водку, – за мой счет.

В начале одиннадцатого, когда я практически перемыл уже половину посуды, открылась дверь… и в кухню под предводительством Лены ввалились разодетые гости.

– Посмотрите на моего очкарика и эти тонкие пальчики. Я вам говорила – вы мне не верили!

После секундной паузы удивленного восхищения кто-то крикнул: «А давайте устроим self-service на Новый год?» Все засмеялись и тут же разбрелись по всей кухне и магазину.

Фыркнула только одна дама, но ее как-то очень быстро напоили, потом пригласили в уборную, откуда она вышла уже без вечернего платья и, весело напевая что-то из Ива Монтана, стала зачем-то усиленно мыть пол. Кажется, ее увели в уборную еще раз, но я уже за ней не следил.

Звезды накладывали друг другу закуски, разогревали борщ и пирожки, резали семгу и дружелюбно дрались за икру. Ни у одного из гостей никогда не было такого эксперимента ни до этого вечера, ни после. Драйв, охвативший всех, вылился в импровизированный капустник, нескончаемые шутки, танцы и какую-то неудержимую страсть праздника. Более веселого Нового года ни у кого из нас, включая музыкантов, не было никогда в жизни.

К утру мы все, насмеянные до колик, пьяные и счастливые, плакали, не желая прощаться. Даже бульдожка Машка, несмотря на то, что в шесть утра в собачий холод обосралась прямо перед дверью, симпатично заснула на стойке бара в разбросанных шахматах. Все люди, побывавшие у меня в ту замечательную ночь, стали самыми верными клиентами ресторана. За одного из них Белка через год вышла замуж и перешла из амплуа цыганки в консерваторскую преподавательницу вокала, сменив русскую фамилию Рабинович на французскую Зильберман. Прошло много лет, а мы все дружим до сих пор, с упоением вспоминая тот дивный вечер, особенно мастер спорта и швейцар Лева. Обоих днем нашли в холодильной комнате.