Владимир Паперный - Архив Шульца [litres]

– Hеllo, baby! Слушай, ты хочешь, чтоб я отвез тебе коньки или Шуша?

Тут он быстро сунул трубку Шуше.

– Конечно, ты, – раздался в трубке Аллин голос. – Не хочу я больше слышать про твоего Шушу.

У него закружилась голова. Продолжения диалога он не слышал.

– Ну что? – торжествующе произнес Сашка, повесив трубку. – Теперь понял?

– А что ты ей сказал?

– Я был вынужден сделать небольшую подлость. Показал ей твой рисунок с подписью “Алла” и добавил кое-что из твоих комментариев.

– Каких комментариев?

– Ну, вслух, конечно, ты ничего не произносил, но по выражению лица было ясно, что именно ты с ней мысленно проделывал. Так что приноси завтра коньки.

Много лет спустя Шуша придет к выводу, что это были самые несчастные дни всей его жизни. Приходя из школы, он доставал из сумки ее коньки, которые, конечно, не собирался отдавать Сашке, и долго смотрел на них. На третий день внезапно почувствовал, как его переполняет какая-то до сих пор не изведанная энергия. Не задумываясь, набрал Аллин телефон и заговорил веселым голосом:

– Алла, привет! Что случилось? Говорят, ты не хочешь меня видеть.

– Нет, нет, – растерянно проговорила Алла. – Ничего не случилось. Конечно, хочу видеть.

– Ну, давай я сейчас привезу тебе коньки.

– Конечно, привози.

Он помчался к метро. О коньках вспомнил, только позвонив в дверь ее квартиры на десятом этаже. Две вещи поразили его, когда он вошел. Во-первых, он никогда не видел таких квартир. Маленькая прихожая вела направо в крохотную кухню. Это была даже не кухня, а что-то вроде стенного шкафа, в который втиснули плиту с двумя конфорками и маленькую раковину. Второй объект, поразивший Шушу, когда он вошел в гигантскую комнату слева, был сидящий на стуле Сашка, который, увидев Шушу, поразился еще больше. Наступила долгая пауза.

– Так, – произнес наконец Сашка, обращаясь к Шуше. – И как же тебе это удалось?

– Я позвонил и спросил, что случилось, – ответил честный Шуша.

– А тебе все равно, – Сашка повернулся к Ал- ле, – что он про тебя говорит и что рисует?

– Шуша мне все объяснил, – быстро соврала Алла. – Он этого не рисовал и не говорил.

– Так, значит, – произнес Сашка, продолжая сидеть. – Сговорились. Ну что же, не буду вам мешать.

После этого сидел еще полчаса, молча переводя взгляд с одного на другого, а потом встал и уехал.

В школе он больше не появился. В следующий раз Шуша его увидел ровно через десять лет. В дверь позвонили. Джей пошла открывать.

– Тебя какой-то человек спрашивает, – крикнула она Шуше.

Шуша вышел на слабо освещенную лестничную площадку. Там стоял оборванный мужик и что-то бормотал о пустых бутылках.

– Что вы хотите? – спросил Шуша.

– Бутылки, бутылки, – забормотал тот. – Нужны пустые бутылки.

Шуша пригляделся. Это был Сашка, но в каком ужасном виде!

– Зачем тебе бутылки? – спросил Шуша.

– Поройся, Шуша, поройся, в каждом доме есть пустые бутылки. Очень нужно!

– Да ты зайди. Я поищу.

– Нет, нет, зайти не могу. Ты поищи, я подожду.

Получив пять бутылок – одну с наклейкой “Ахашени красное полусладкое”, две от “Масла Кубанского салатного” и две из-под “Боржоми”, – Сашка рассказал, что работает на скорой помощи и у него есть жена и ребенок.

– Вы с Алкой меня так травмировали, – объяснил он, – что я стал алкоголиком.

После этого он приходил еще не раз, и Шуша, чувствуя себя виноватым, добросовестно собирал для него бутылки. Через несколько месяцев Сашка исчез навсегда.

По своим последствиям наплыв иностранцев во время Московского фестиваля молодежи и студентов 1957 года можно сравнить только с высадкой английских пуритан на скалу Плимут в Бостонском заливе в 1620-м. В Москве появились фарцовщики в джинсах, немытые бородатые философы, абстракционисты с фломастерами и горящими глазами, сильно пьющие джазовые саксофонисты, голодные подпольные поэты и тому подобные невиданные существа. Алла была в самом центре этой цивилизации, потому что ее старшая сестра Нинка как раз бросила своего фарцовщика и на короткое время вышла замуж за абстракциониста.

Квартира, где жила Алла с мамой, представляла собой огромную комнату-студию, больше ста квадратных метров. В этот вечер она была до отказа заполнена странно одетыми людьми. Стены были украшены живописью Нинкиного абстракциониста. У стены на коврике сидел бородатый босой человек с африканским барабаном, который, как впоследствии обнаружилось, он выменял у гостя из Ганы, отдав тому пионерский горн. Раскачиваясь, он бил в этот барабан и произносил монолог, в котором попадались слова “дзен-буддизм” и “Лао-Цзы”. Всё вместе: босые ноги, борода, барабанный бой, шаманские интонации, незнакомые слова – произвели на всех присутствующих, включая Шушу, гипнотическое впечатление. Когда бородач замолк, наступила тишина, которую нарушил худой, лысый, в обтерханной одежде молодой человек, сидевший в углу. Он негромко, но так, чтобы слышали все, произнес: