Сергей Авилов - В.Н.Л. (Вера. Надежда. Любовь)

Потом он всё же на что-то решился, глотнул.

– Серый, – вздохнул он так, будто готовился к долгому разговору.

– Ну.

– Тебе не кажется, что как-то некрасиво вышло?

– А кто под меня Майку подкладывал? – помянул я ему прошлое.

– А-а… Так Майке нужно было, чтобы кто-то трахнул её нарциссизм.

– Это ты решаешь? – осклабился я.

Он промолчал.

– И вообще, Паша, не лезь. Я постараюсь никого не обидеть. А на твоём месте я бы с этим поаккуратнее, – я показал на бутылку.

– А я чего-то Настьку вспомнил, – неожиданно грустно выдавил он.

О нет! Бежать от этих Пашиных приступов сентиментальности. На душе и так – словно в выгребной яме.

– Кстати, Серый… Эдик про твой инструмент спрашивал…

– И…

– Я сказал – не продаётся.

Гонимый алкогольным болотом, куда медленно и охотно погружался мой сожитель, я выскочил из дома. Доехал до Зоопарка. Выпил кофе в открытом кафе, глядя на играющих ребятишек. С ужасом подумал вдруг, что могу встретить здесь Олю. Я как-то позабыл, что она тоже была мамой.

– Мама Оля, – с усмешкой произнёс я.

Мне казалось, что достаточно дожить до нашей совместной поездки к озеру, чтобы потом всё пошло иначе. Главное, что я не задумывался – как?

Артём появился незаметно. Сменив «Алабаму» на лёгкую ветровку, он сделался уже в плечах. И как-то мягче в походке.

Он плюхнулся рядом со мной на скамейку, достал сигареты. Потом предложил:

– Пойдём прогуляемся.

Мы шли вдоль ограды зоопарка, где остро пахло зверями и сеном. Артём аккуратно перепрыгивал лужи и чем-то был доволен.

– Весна, мать её, – приговаривал он с удовлетворением. – Что пригорюнился, писатель?

– Да как-то всё… – неопределённо отвечал я.

– Спокойно. Деньги я тебе дам. Работай себе нормально. Я, в конце концов, тебе Югина посоветовал… – с ударением на «я». Как будто он в чем-то виноват. – Будет у тебя книжка.

– Книжка-малышка? – усмехнулся я.

– Да перестань… Кто там начинал за свои деньги – Гамсун… Ещё кто-то…

– Огромный список, – опять съязвил я.

– Да не важно. Лишь бы было от чего плясать. Ты, кстати, на праздниках чем занят?

Я чуть не поперхнулся сигаретой. С твоей женой за город собираюсь…

– Писать буду, – солгал я. С появлением в моей жизни женского желание писать отвалилось, уступив место другому – природному.

– Не хочешь прокатиться на Онегу?

– Куда? – удивился я, заметив, как устал фальшивить.

– В Петрозаводск! Там у меня родственники. Я к ним каждый год на майские езжу…

– Нет, Артём, нет… У меня же ещё работа. Только первого и второго отдыхаю.

– Капиталисты! – выругался он. – Кому, скажи, нужны эти газеты третьего мая?

– Да они и двадцать третьего ни к чему, – отозвался я.

– Ладно. Не хочешь в Петрозаводск, тогда насчёт денег!

Он полез в задний карман, достал сложенный вдвое конверт.

– Здесь в баксах. Так и вернёшь. Пересчитай, чтобы потом не было недосказанностей.

На рычащих согласных речь его опять заскрежетала орехами.

Мы долго и бессмысленно гуляли по Петропавловской крепости. Пили кофе в кафе бастиона. Фотографировали каких-то девиц рядом с памятником Петру Первому. Артём потешался над огромными ступнями памятника:

– У Петра был тридцать восьмой размер обуви… А это что за лапти, а, девчонки?

Я ему не поверил. Девчонки рассмеялись.

Напоследок Артём спросил:

– Чего-то ты, Серёга, не в себе?

– Хорошо, что не в тебе! – сострил я.

– Ну иди, добивай Югина. Тебе же сегодня ему звонить?

– Да.

Я решил возвращаться пешком. Набережной я дошёл до Литейного моста, глядя на блеск Невы, на непонятно чего ждущих возле уходивший в воду лески рыбаков, напряжённо вглядывающихся в воду, на выкрашенный серой краской революционный крейсер.

Пройдя мост, переулками и закоулками, скорее по наитию, вышел к площади Восстания.

Тоска не проходила – напротив, усиливалась. Я понимал, что набрал на себя кучу обязательств, которые мне предстоит как-то исполнить. Я вообще не любил долги (а кто их любит, долги?), но долги моральные мне не нравились вдвойне.

Вера, Оля… Артём… Я, кажется, запутался во вранье. Мне следует вести себя более осторожно.

Единственный человек, которому я бы мог пожаловаться и получить понимание, лежал сейчас на м-ском кладбище. Больше близких людей у меня не было.

Паша спал. Видно, его одолели мысли о жене. Ополовиненная «Массандра» светилась в солнечном свете ореховым, богатым цветом. Дурно пахла переполненная пепельница, забивая собой все другие запахи. Раньше я любил, когда в моей м-ской квартире пахло Катей. И сейчас мне бы хотелось, чтобы и Верин запах не выветривался подольше, однако ж вот – пепельница.