Ксения Коваленко - Голоса

– Какой сегодня день?

– Понедельник.

– Я опять не бегала, – она печально вздохнула, уронив на пол свой вязаный свитер. – Одну пару я уже пропустила, но на две оставшиеся успею, – поэтому пока. А хотя постой, – обернулась она, – кое-какие умозаключения, – и Эмми, вскинув указательный палец вверх точно собираясь изложить теорию квантового пучка, сказала:

– Нам нужен басист. Он нам просто необходим. «Лестница» – это всё-таки группа, а не собрание вольных каменщиков. Если хотим увидеть хоть сколь-нибудь светлое будущее, следует расширить состав. У меня всё.

Кэт почесала затылок:

– Ну хорошо. Иди в институт. А пойду искать бас, если тебе этого так хочется. И вот ещё что, – она подошла чуть ближе к Эмми, чего та очень не любила, сразу выпадая из разговора и впадая в тревогу по поводу того, что кто-то посторонний вторгся в жирно очерченный белой меловой линией круг её сокровенного бытия, в которое она пускала очень немногих, а если честно, то никого кроме себя самой, – не стоит первой мириться с Удо.

– Я знаю. Он придёт сам, – Эмми отошла на пару шагов в сторону, делая вид, что её внимание привлёк проезжавший на велосипеде почтальон, который в их дом никогда не заглядывал из-за отсутствия писем к кому-либо из жильцов.

Нужно было поспешно, но прочно залатать дыру от внезапного вторжения в огороженные, но, видимо, не слишком хорошо защищённые пределы. Эмми не любила промахов и старалась их пресекать как у самой себя, так и у своего «близкого» окружения. Слишком приближаться к человеку во время разговора было для неё верхом наглости и бестактности. И если кто-то приближался к ней ближе, чем того позволял её этикет, она скрещивала руки на груди и замолкала, отстраняясь от собеседника односложными ответами.

Эмми всю сознательную жизнь (а осознание оной пришло довольно рано) считала себя способной отдавать отчёт своим поступкам. Ей казалось, что она в состоянии погасить или наоборот разжечь чувства, исходя исключительно из своего желания или нежелания делать это.

Но то что с ней творилось сейчас она отказывалась понимать. Внезапное отвращение к Удо, с недавнего времени поселившееся в ней, откровенно пугало её. Быть с ним рядом один на один стало невыносимо, но расставаться с ним не хотелось. Ей доставляло какое-то нечеловеческое удовольствие мучить его, потешаться над ним, зная, что он ни в чём не виноват. Эмми не хотелось думать о том, что любовь (если конечно она была) постоянно превращалась в песок, который разлетался в необъяснимом чужим направлении ветра, а на смену этому вечному непреходящему чувству всё же пришла банальная привычка, повседневная потребность видеть и ощущать близкого человека рядом с собой.

«Значит ты не тот, ради кого я умерщвлю свою бесценную свободу. Вот и всё». Она запрыгнула в автобус и, раскрыв толстую тетрадь, начала повторять лекцию, написанную мелким неразборчивым почерком. Какой-то парень разглядывал через плечо рябь её букв и, в конце концов, отвернулся, так ничего и не разобрав. Автобус заглох, проехав три остановки и начисто уничтожив желание Эмми попасть в институт. «Ну и чёрт с ним, – подумала она, – зайду вечером к Эккерту и всё перепишу».

От нечего делать, а главное от того, что ей не хотелось домой, Эмми побрела по незнакомым или знакомым только от части дворам. Почувствовав голод, она купила булочку и бутылку воды и, удобно устроившись на тротуаре одной из улиц, начала есть.

Рядом с ней, неуклюже переваливаясь то на одну, то на другую ногу, ходил голубь. Эмми раскрошила остатки булки и бросила маленькие белые комочки на асфальт. Голубь сделал попытку улететь, но передумал и медленно направился к еде.

Одна нога у голубя была изуродована, и вместо неё висел тонкий обрубок кости. Крыло было сломано, и он, временами припадая на больную ногу, тащил его по земле. Эмми загрустила: эта жизнь никого не щадит, если она мстит паршивому голубю, то что же тогда говорить о людях.

Внезапно раздался выстрел, который оглушил Эмми, заставив уронить бутылку с водой. Тело голубя разлетелось на куски, забрызгав Эмми кровью. Над головой кружились лёгкие серые перья.

Против воли и убеждений разума Эмми облизнула свои губы, проглотив чужую форму умершей жизни. Она опустила пальцы в лужицу крови, достав оттуда серебряную гильзу от пули навылет.

«Кто бы ты ни был, – думала она, – ты никогда не будешь прощён мной за этот промах жалости, оставивший меня в живых. Забавно. Мне так противна эта жизнь, что я завидую этому грязному, но мёртвому голубю. Надеюсь, в следующий раз ты не промажешь».