Питер Хёг - Твоими глазами

Он протянул руку, и она взяла её. Оглянулся и протянул другую руку мне, и я взял её.

Он не мог знать, что я ещё меньше был готов к встрече с тем, что сейчас открылось нам всем.

Так вот мы и стояли, втроём. И смотрели в Ад.

— Теперь уже легче, — сказал мальчик.

Как, находясь в здравом уме, можно сказать, что после увиденного стало легче?

— Значит, были не только мы. Мы, дети. Пережившие это. Было ещё много других людей. Ты думаешь, что не достоин жить. Поэтому такой жгучий стыд. Ты думаешь, что ты самое ничтожное существо на свете. И тут видишь…

Он обвёл рукой пространство перед нами.

— …что есть множество других людей.

— Заметь, это никак не связано с сексом. Никак, совершенно не связано.

Это сказала Лиза.

— Если взрослые насилуют детей, это своего рода месть. Они мстят за своё собственное детство. Когда над ними самими надругались. Это злость, злость и злоупотребление властью. Дело не в сексе.

Она пыталась освободить сексуальность мальчика от воздействия пережитых им страданий. Казалось, она стоит рядом с ним непоколебимо спокойная. И при этом она как будто склонилась над ним. Пытаясь вытащить из его покалеченной системы здоровую сердцевину. Ту часть его личности, которая ещё не разрушилась.

— Злость всегда направлена ещё и внутрь испытывающего её человека, — сказала она. — И злость всегда разрушает его самого.

Он содрогнулся — мне показалось, я услышал хруст. Как когда вывихнутые суставы встают на место.

Она перерезала путы, которые связывали его с травмой. Всякий раз, когда у него возникали любовные или сексуальные переживания, активировались те самые сцены из прошлого. Путы, связывавшие его с этими событиями были тонкими, но прочными, как стальная проволока.

Они-то сейчас и лопались. Казалось, что в руках у неё невидимые кусачки. И этими кусачками она, с точностью хирурга, резала одну за другой опутавшие его тонкие проволочки.

Вот почему мы оказались в этом месте.

Вот почему ей удавалось всё это выдерживать. Заставлять его и меня это выносить. Только здесь эту проволоку было видно. Только здесь она могла начать резать. И только здесь, где он видел, что другие люди разделяют с ним его боль, он мог позволить ей это.

Он обернулся и посмотрел назад, в пространство позади нас.

— Они сами страдали, — сказал он. — Мама и папа. Вот почему всё так.

После того как он это сказал, в зале что-то изменилось. Словно прогнали демонов. Я почувствовал, что это может быть шагом к прощению.

Лиза повела нас назад.

Это было правильно. Я успел забыть о своём теле.

Очертания виллы расплылись. Мы сидели на своих стульях. Звук аппаратуры стихал. Мальчик, ассистенты и Лиза о чём-то переговаривались. Они вновь по-родственному улыбались друг другу, как ни в чём не бывало.

Прошло несколько минут, прежде чем ко мне полностью вернулся слух.

Мальчик направился к двери. Но вдруг остановился.

— Мама насиловала сестру отвёрткой, — сказал он.

Он произнёс это как-то задумчиво.

Потом вышел из зала.

Мы сидели на своих местах. Лиза заносила историю болезни в компьютер.

— Если он сможет простить их, — сказал я, — он освободится.

Она покачала головой.

Она даже не отвела глаз от монитора, просто покачала головой.

Но, несомненно, заметила мою реакцию, потому что всё-таки подняла на меня взгляд.

— У него никогда не будет нормальной сексуальности, — сказала она. — Возможно, никогда не будет полноценных отношений с женщинами.

Я ничего не понимал.

— Там, — сказал я. — Там ты сделала всё, чтобы помочь ему. Он это понял. Ты освободила его от этой стальной паутины. От связи с травмой. Я видел, как он высвободился.

Она вскинула руку и остановила меня.

— Ты — не он!

Это было сказано резко.

— Мы рискуем, каждый раз когда отправляемся туда с пациентами. Оболочка сознания становится совсем тонкой. Мы теряем ощущение границ. Мы приписываем пациентам ожидания из своей жизни. Он не ожидает нормальных любовных отношений. Не знает, что это такое.

— Но ты помогала ему. Показала ему путь. Ты просто излучала надежду!

Вокруг было тихо. Я видел только её.

Но я знал, что ассистенты где-то рядом и слушают.

— В этом-то и состоит парадокс, — ответила она спокойно. — Мы делаем всё возможное. Мы изо всех сил верим и делаем всё возможное. И при этом знаем, что ничего не добьёмся.

В тот день у нас было ещё несколько пациентов, не помню, сколько именно. Уже наступила ночь, когда мы дописали последнюю историю болезни, вышли и направились к парковке.