Питер Хёг - Твоими глазами

Мы приближались к концу, хотя я даже не догадывался об этом. Я был в холодном поту, мы на себе ощутили все симптомы отравления и воздействие на организм яда, которым мать отравила своих детей. И чувствовали мы не только нашего пациента, мы чувствовали муки обоих близнецов, страдания матери, совершенное безумие и отчаяние, определявшие её действия, — отражение всего этого мы увидели и прочувствовали.

Я оставался внутри только потому, что не хотел сдаваться. В этой картине для меня речь не шла о сочувствии. Не о том, чтобы помочь, поддержать и открыть своё сердце. Речь шла только о том, чтобы выжить.

Ближе к концу появились первые конкретные очертания.

Перед нами возникла какая-то воронка, как будто выход, и я увидел, как молодой человек направляется к ней.

Это было что-то вроде тоннеля. Зовущего, обещавшего освобождение.

Тоннель этот какого ассоциировался с сиреневым цветом. Если предыдущий пейзаж был бесцветным, что, как я начал теперь понимать, отражало страх и депрессию, то тоннель был сиреневый.

Я говорю «ассоциировался с сиреневым цветом», чтобы то, что мы видели, не казалось более конкретным и ощутимым, чем было на самом деле.

Путь к тоннелю ему преградила Лиза.

Я не могу сказать, что преградила физически. Ведь мы по-прежнему сидели на своих стульях в клинике. Хотя наша связь с собственными телами изменилась и ослабла, мы так и сидели каждый на своём месте.

Но воспринималось это — в сознании воспринималось — так, будто Лиза загородила ему дорогу.

— Что это? — спросил он.

Не уверен, что он спросил это вслух.

— Это путь, которым ушла твоя мать, когда умерла, — ответила она. — Ты был очень привязан к ней, очень сильно. Ты почувствовал, что она умирает, хотя и был совсем маленьким, ты всё равно понял это. И попытался пойти вместе с ней. И немало успел пройти.

Этот взрослый человек, который тогда был трёхлетним мальчиком, был в ту минуту совсем один. И вот он пытался, сердце его пыталось удержать мать.

— Из-за этого в твоей системе образовалась брешь, — продолжила Лиза. — Тебе придётся смириться с тем, что ты живёшь на краю пропасти. Ещё долго, может быть всю оставшуюся жизнь, ты будешь чувствовать эти три мира: узкую тропинку, по которой ты идёшь и которая есть реальная жизнь, будни, жизнь здесь и сейчас. И с одной стороны всегда будет пропасть, которая называется страх. А с другой — пропасть, откуда открывается тоннель, по которому ушла твоя мать. И вот я спрашиваю тебя: ты сможешь сосуществовать с двумя пропастями? И всё-таки идти по узкой тропинке жизни?

— Это какое-то комплексное уравнение, — сказал он.

Он был математиком, поэтому он использовал такие слова.

— Да, — сказала Лиза. — Это комплексное уравнение. Но, с другой стороны, это очень просто. Ты хочешь жить или хочешь умереть?

Она выключила приборы, шторы, ставни и стены раздвинулись.

На этом сеанс закончился. Молодой человек был явно не в себе. Кто-то из ассистентов проводил его к выходу.

Я взглянул на Лизу. Казалось, я увидел какую-то новую её сторону. Жёсткую.

Возможно, потому, что мы всё ещё были подключены к сканерам, возможно, потому, что ещё не покинули сознание друг друга, мне показалось, что она поняла, о чём я думаю.

Она не дала прямого ответа. Но когда она заговорила, я знал, что это и есть ответ.

— Знаешь, какой способ развития человека самый быстрый?

Я покачал головой.

— Осознанное страдание. Это самый быстрый путь. И мы должны рассказывать об этом тем, у кого хватит сил это услышать.

Мы сделали совсем небольшой перерыв, пока её помощники готовили аппаратуру для следующего пациента. Мы провели в её кабинете несколько минут, она написала краткий, конспективный отчёт и зачитала его вслух. Я никак не мог сосредоточиться, я чувствовал, что не могу освободиться от системы молодого человека, как будто я застрял в процессе сканирования.

— «Осознанное страдание», — сказал я. — А как быть с любовью?

— Да, — ответила она. — Может быть, и она тоже.

Я поймал её взгляд.

— Что для тебя самое главное в партнёре? — спросил я.

Она ответила, не задумываясь ни на секунду.

— Чтобы он не боялся следовать за мной в неизведанное.

Она взяла меня за руку. Словно хотела мне что-то сказать.

Но ничего не сказала, а внезапно рассмеялась, искрящимся, радостным смехом.

Три недели, проведённые в клинике, показались мне одним днём. Так же как одним долгим днём мне казались месяцы и годы в детском саду.