Питер Хёг - Твоими глазами

Младшая подняла глаза на Лизу.

— Это чтобы сказать лесу «спасибо».

В тот вечер мы ужинали вчетвером. Я разрешил девочкам лечь спать попозже.

Лиза собралась уходить. И тут остановилась в прихожей.

— С самого детства, — сказала она девочкам, — когда я захожу в общественный туалет, я всегда стараюсь, чтобы там стало немного аккуратнее, чем было, когда я пришла. Поднимаю бумажку с пола. Или протираю раковину. Чтобы было хотя бы чуть-чуть лучше. Чтобы сказать туалету «спасибо» за то, что он есть. Так я себе это всегда объясняла.

Они с девочками посмотрели друг на друга.

Между ними состоялась встреча, встреча, в которой я тоже участвовал. Как если бы мы сидели под сканерами.

Этот день стал точкой отсчёта, импульсом, спусковым крючком. Мёртвый олень. Консервная банка. Разговоры. Ужин. Рассказ Лизы о том, что она делает, чтобы в туалете было немного чище, чем до неё. И за всем этим — смерть Симона.

Когда мы запустили этот механизм, то для нас, Лизы, девочек, да и для меня язык уже стал неважен. Осталось только взаимопонимание. Не имеющее отношения к словам.

Я проводил её до машины.

— В клинике сейчас много работы, — сказала она. — Тяжёлые истории. «Тёмная Дания».

Стоял конец июля. От заходящего солнца остались лишь отсветы, как от догорающего костра — где-то вдали, над вересковой пустошью.

— Однажды, — добавила она, — ты мне рассказывал, что всегда искал настоящие встречи с людьми. Сами собой они не случаются.

И она уехала.

Я позвонил ей на следующее утро. И всю неделю и ещё три недели подряд я каждый день ездил в клинику.

Это стало самым напряжённым учебным процессом в моей жизни.

Мы работали по десять часов в день, включая субботы и воскресенья.

Каждый день у нас было от пяти до восьми сеансов, после каждого — короткое обсуждение и составление отчёта, пока ассистенты готовили следующего пациента.

Сначала я решил, что клиника стала принимать во много раз больше людей. Потом понял, что по-другому здесь и не бывает. Что Лиза включила меня в свой обычный график.

Я увидел Данию, о существовании которой не имел никакого представления.

Первым пациентом был вполне взрослый мужчина, один из близнецов, мать которого страдала психическим расстройством. Она работала фармацевтом, и однажды, когда близнецам было три года, она забрала их из детского сада, дала им яд, задушила одного из сыновей подушкой, попыталась задушить второго, а потом сама приняла яд. Несколько лет спустя его отец женился снова, и он — оставшийся в живых близнец — очень полюбил свою новую маму, а через три года та тоже покончила с собой.

Мы с Лизой отправились за ним в глубь этой тьмы.

Лиза показала мне, насколько трудно работать с ранними травмами. Оставшийся в живых близнец в детстве ещё не так хорошо владел языком. Маленький мальчик не всё мог понять, а память не смогла зафиксировать и переработать никак не выраженный словами ужас. Мир, в который мы вошли, когда заработали сканеры и мы вступили в его сознание, был практически лишён ориентиров.

Я не ошибаюсь, когда пишу «лишён ориентиров». Пациент был высоким, подтянутым, красивым молодым человеком. Ещё наблюдая за ним до того, как включились приборы, я почувствовал его ум и цельность. Мы с Лизой начали сеанс. Лиза говорила с ним о его жизни, а в это время наши сознания сливались с его сознанием. Мне вновь показалось, что клиника исчезла — мы находились в мире другого человека.

Ландшафт вокруг нас полностью изменился. Сначала, пока он рассказывал о своём образовании и взрослой жизни, ландшафт этот был упорядоченным, словно парк с ровными, засыпанными гравием дорожками, ориентированными по сторонам света.

Но упорядоченность эта оказалась обманчивой. Она имела место лишь на поверхности. В следующую минуту парк исчез, и в пространстве стороны света смешались. Всё скрылось в тумане неструктурированного страха. Непонятно было, где верх, а где низ. Перед нами была бесконечная равнина непереработанной потери.

Туда мы вместе с ним и вступили. Лиза позволила ему вести нас, если так можно это назвать.

Я следил за ней, но она ничего не предпринимала, просто шла за ним. Она не описывала ни одно из явлений, возникавших на нашем пути, не пыталась направить его к какой-то цели. Она лишь время от времени, как будто бы из любопытства, спрашивала его: «А можно про это подробнее?»

Думаю, это был один из её принципов. Не вмешиваться. До какого-то момента — а потом внезапно вмешаться.