Ася Долина - У него ко мне был Нью-Йорк

Кувыркаясь на занятии колумбийки Тамары, я ощутила, насколько это важный навык. Иногда вспоминать, что жизнь помимо прочего — ещё и глупая, отвязная, дешёвая комедия. Моя так точно.

Как тогда, через месяц после того как переселилась в Нью-Йорк.

Готовилась два часа к ужину у друзей, выбирала платье, делала макияж, угадывала с украшениями. Вышла к ним ровно за час, чтобы не опоздать. Но всё равно каким-то образом перепутала Уэст-Сайд и Ист-Сайд и приехала не туда. Таксист собрался меня высаживать по адресу, который указала.

И всё, паника.

А дальше — как по сценарию. Внезапно гром и огромная страшная молния в небе. И в одну секунду начинается жуткий ливень стеной. Кусок платья, зажатый дверью, уезжает вместе с такси, нога в бархатной туфле приземляется прямо в глубокую лужу. И напоследок — мимо проезжает нарядная «феррари», которая обдаёт меня грязью с головы до пят.

На ужин к друзьям я приехала тогда на час позже, в рваном платье, с мокрыми ногами, потёкшей тушью, промокшая насквозь и замёрзшая до костей. Я бежала босиком через Центральный парк.

Можно было мечтать о шикарной свадьбе, чтобы причёска с жемчужинами, готовая за четыре часа до начала церемонии. Конечно же, удачное платье, в поисках которого просматриваются десятки каталогов как именитых американских брендов, так и малоизвестных европейских дизайнеров.

Можно было хотеть грамотно арендованное помещение на триста или четыреста персон, деликатное модное шефское меню с учётом особенностей всех вкусов. Приглашения со специально созданным для этого ивента золотистым именным логотипом. Взрыв фотографий в социальных медиа с намеренно запущенным под вечер хештегом. Дресс-код. Коктейль-бар. Пресс-уолл.

Можно было соблюсти церемониал, выслушать молитву на иврите, или латыни, или старославянском, обменяться кольцами, прикрыть лицо белоснежной фатой, символизирующей невинность. Невинность взрослой женщины, матери подростка, выходящей замуж второй раз. Так взросло и обдуманно ныряющей в брак, что аж голова кругом от осознанности, как от высоты на тридцать пятом этаже какого-нибудь нью-йоркского небоскрёба.

Невинность — только с той точки зрения, что я не виновата в том, что не научилась быть честной с собой раньше. Например, в двадцать семь лет, когда у меня сгорали все пробки от депрессии. Или в двадцать четыре, когда я только родила и выкатилась с коляской на перегороженную Тверскую. Или в двадцать три, когда я была беременной.

Можно было возвести эту нашу свадьбу — такую важную, значимую, единственную — в превосходную степень, умножить на сто, вывести громкость на максимум и отгрохать, отбабахать, отгулять, оттанцевать. Миг, когда мы становимся родными.

А потом ты понимаешь, что хочется задержать дыхание, зажмуриться и загадать глубоко внутри себя, не произнося ни слова вслух, желание…

Слышать в этот день свой внутренний голос.

И голос твоего любимого.

Пусть сработает, пусть всё правда будет классно.

Забываю дышать от того, как нервничаю.

И потому нам — самая тихая свадьба из возможных.

Я молча возьму тебя за руку, и мы, почти никому не сообщив, тихо распишемся в манхэттенском Сити-холле. С дочкой за руку.

Далеко-далеко-далеко я улетела от тебя, Москва. Не рассчитываю даже на то, что ты скучаешь по мне. Не претендую ни на что. Я ушла от тебя с пустыми руками и закрытым переломом сердца.

Думаю, ты живёшь так же пьяно, самоуверенно и равнодушно, как жила во время наших отношений, когда мы с тобой ещё были подругами, когда между нами был возможен диалог, помнишь?

Но я всё равно пишу. Несмотря на пропасть между нами. Тебе не нужно мне отвечать, не утруждай себя, да ты и не сможешь.

Автомобили всё так же красными и жёлтыми лентами сигнальных огней вьются по твоим венам. Библиотека имени Ленина торчит углом у моего журфака, по дороге на моё «Эхо Москвы», и пробка ползёт на Новый Арбат, освещённый ядовитой белой плазмой.

Далеко-далеко я улетела от тебя, Москва. А когда-то мы были с тобой так близки, что, мне казалось, весь мир сконцентрирован на тебе, и твой этот своеобразный ритм и есть музыка, которая мне нравится.

Помнишь накуренного кудрявого саксофониста в сквере на Китай-городе ночью? Летом? Под кроной ясеня? Помнишь Пушкинскую в пластилиновых каплях дождя на рассвете, когда мы перебираемся из жаркого душного клуба, где всю ночь пульсировал рейв, на after-party в другой, где лаунж и транс помедленнее?