Наталья Осис - Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Пять лет… За это время я успела родить Машу, отправить Петю в школу, сменить профессию театрального организатора на профессию университетского преподавателя, полюбить своих студентов и разлюбить театр в его итальянской версии, я даже научилась попадать из пункта А в пункт Б в самом запутанном городе на свете…

Может быть, надо уже согласиться с тем, что я — эмигрант? И ставить в графе «постоянное место жительства» генуэзский адрес, а не московский?

Хотя, с другой стороны, что значит — постоянное место жительства? Я так считаю, что у меня их два. И вообще мне больше всего нравятся люди, у которых постоянных мест жительства два, три и даже больше. Как-то я с ними сразу нахожу общий язык. Мне кажется, что у них взгляд на жизнь — шире.

Но в последнее время я стала задумываться: а только ли это нас объединяет? Не скрываем ли мы под нашей легкой иронией, широким кругозором, легкостью восприятия нового — запоздалое сожаление о необратимости произошедших с нами изменений? Не стали ли мы вечными агасферами? Осталось ли у нас хоть какое-нибудь местечко на земле, где мы безусловно принимаем все правила бытия? Почему мы тащим за собой старые привычки и привкус легкого сожаления о том, что в новых условиях привычные вещи бывают лишены своего изначального, неподдельного вкуса?

Сандро называет это «энигмой салата с помидорами» — в том смысле, что хорошо бы к итальянским помидорам, да русской сметаны. То, что в Италии не сыщешь правильной сметаны, а в России не бывает таких помидоров, как в Италии, — это понятно. «Но как это я раньше и не думал о сметане, когда ел помидоры?» — патетически вопрошает мой муж. Ну, он итальянец; понятно, что бо́льшая часть его метафор и парадоксов сводится либо к еде, либо к футболу.

Вот, кстати, еще одно из моих необратимых изменений: я полюбила эти нисходящие метафоры. Стоит мне восхититься худенькой и бледненькой актрисой, как он немедленно отвечает: «Questa? Sessuale come un sedano!» [21] Эта? Сексуальна как сельдерей (итал.). Что, видимо, должно означать: плоская, худая и зеленая. Да, и вкус сразу вспоминаешь, такой… действительно, совсем несексуальный. Такие-то шутки любой жене будут приятны.

Но если бы речь шла только о помидорах со сметаной, всё было бы слишком просто…

Например, Сандро любит — никогда не знаю, насколько серьезно — говорить о том, что мы еще пожалеем о советских порядках. Я предпочитала считать это шуткой — вроде той, про сельдерей. А живя в буржуинстве уже который год, нет-нет да и сама подумаю: эх, нет на вас советской власти… Подумаю — и ужаснусь: я ли это?

Или приеду в Россию — и давай объяснять хорошим людям, как им правильно салат с моцареллой готовить. Потом, конечно, прихожу в себя; думаю — куда это меня понесло? Живут люди, как привыкли, живут хорошо; зачем бы им менять свои привычки? Оказывается, это мои привычки изменились, а я никак не хочу это признавать.

Каждый раз, когда я собираюсь быстро проглотить кофе летом — а лето мы всегда проводим в России, — я вспоминаю сценку, подсмотренную в баре одного из московских отелей. Группа итальянцев рано поутру просила барышню сделать им кофе, та кивала в знак того, что поняла, и широко поводила рукой в сторону столиков, говоря: «присаживайтесь», на что итальянцы отвечали: «да нет, нам только кофе», а она отвечала: «да вы присаживайтесь», а они — «нет, нам только кофе»… и так по кругу. За те пять минут, что я за ними наблюдала, ни гора, ни Магомет не сдвинулись. Было совершенно очевидно: итальянцы полагали, что барышня в баре — идиотка, а она думала, что все иностранцы — кретины. А всё было очень просто: они не знали, что русские пьют кофе сидя, а она не знала, что итальянцы пьют кофе стоя.

Но я-то всё знаю! Так почему в воронежском бистро «Робин Бобин» — единственном месте, где можно в этом городе добыть рано утром кофе, — я демонстративно пью его стоя? И кстати, не первый год уже мы с официантками «Робин Бобина» танцуем один и тот же балет. Я прошу кофе, мне его ставят на поднос, я пытаюсь выпить его, не отходя от кассы, барышня выбегает из-за стойки и несет мне поднос к свободному столику, я иду к столику и пью кофе стоя, барышня летит обратно и спрашивает, что я еще буду заказывать. Что мне стоит уважить официанток и выпить этот кофе так, как его пьют в России? Но я уже не могу — привыкла.

Но что еще хуже — то, к чему я так и не привыкла, перестало казаться мне забавным, а стало раздражать ужасно. Так у меня определились некоторые темы, на которые я стараюсь не разговаривать со своими итальянскими друзьями — я сама себе не нравлюсь во время таких разговоров, вместо легкого юмора у меня появляется черный сарказм, того и гляди начну громить с трибуны ужасы системы. А ругать в разговорах с русскими милых, добрых и приветливых итальянцев, которые меня ни словом, ни взглядом никогда не обидели, тоже как-то некрасиво. Теперь только и остается, что вести дневник. Здравствуй, гордое одиночество юности!