Рейчел Каск - Транзит

Конечно, сказала я, она может делать то, что считает нужным, и я буду всячески помогать ей.

Но я впустую потрачу время, сказала она.

Не впустую, ответила я.

Я попросила ее рассказать о том вечере в Париже, который она провела с фотожурналистом, о ночи до того, как она открыла для себя Марсдена Хартли.

Она посмотрела на меня озадаченно.

Почему вас это интересует? – спросила она.

Я сказала, что толком не знаю почему.

Она тяжело вздохнула, ее бирюзовая грудь поднялась и опустилась.

Это был последний день курса, сказала она, и вечером, чтобы отметить окончание, была организована коктейльная вечеринка. Стояло лето, и вечеринка проходила в садах, прилегающих к зданию у реки позади площади Сен-Мишель. В сумерках сады выглядели очень красиво, из напитков было только шампанское, так как спонсором курса была компания-производитель. На ней было красивое белое платье, которое она купила за день до события на рю де Фужер и ради которого вернулась в отель, чтобы переодеться, хотя ее бывший партнер раньше в тот же день по телефону обвинял ее в том, что она думает только о внешности и о своей способности привлекать мужчин. Фотожурналист тоже был там, пил шампанское в элегантных, благоухающих садах, куда почти не доносился шум с бульвара Сен-Мишель. Рядом с ним неожиданно появился мужчина, который был ей неприятен, – коллега-фотограф из Англии, оскорблявший ее и саботировавший ее работу на их общем проекте. Она не знала, почему он там, но он как клеем приклеился к фотожурналисту. Как бы то ни было, нити влечения, которые они осторожно плели все предыдущие дни, уцелели: они часто посматривали друг на друга и ловили ответный взгляд; иной раз они совсем не смотрели в сторону друг друга, но их тела излучали влечение. Она была в приподнятом настроении, чувствовала уверенность, как невеста в белом платье. Несколько студентов подошли поблагодарить ее за работу и сказать, как сильно она помогла им. Прошел час или больше; гости постепенно начали расходиться. Она ждала, когда фотожурналист подойдет и заговорит с ней, но он не подходил, и осознание того, что он не появится, постепенно подбиралось к ней холодком по коже. Чтобы избавиться от этого ощущения, она решила найти его сама: ее душевный подъем и твердое намерение остаться в приподнятом настроении были сильнее капризной и неутешительной реальности. Фотожурналист всё еще не мог отделаться от англичанина – распущенного типа средних лет, чье дряблое тело, висящий живот и большие неровные желтые зубы всегда казались Джейн отталкивающими. Он смеялся над каждым словом фотожурналиста, всякий раз обнажая зубы, как лошадь, которая задирает верхнюю губу.

Втроем – англичанин не собирался избавлять их от своего присутствия – они решили уйти с вечеринки в ресторан. Они пошли по бульвару Сен-Мишель к бистро, в котором раньше бывал фотожурналист. Это было шумное, сильно освещенное место с множеством зеркал и металлических поверхностей. Она села за столик с обоими мужчинами и намеренно ввязалась в бой с англичанином, чтобы заполучить внимание фотожурналиста, бой, который она выиграла – она поняла это, когда после двух долгих часов фотожурналист склонился к ней и, легонько тронув ее за запястье, отметил, что она ничего не съела. Это было правдой – еда на ее тарелке осталась почти нетронутой. Бистро было неромантичным, старомодным заведением, где все блюда выглядели как на фотографиях из кулинарных книг семидесятых годов, которые были у женщин поколения ее матери и которые она помнила с детства – в какой-то момент ее отец оформил для мамы подписку на серию книг от кулинарной школы «Кордон блё».

Наверное, он был в отчаянии, добавила она с улыбкой.

Книги приезжали каждый месяц в больших тисненых папках в твердом переплете, и ее отец выкладывал новые экземпляры рядом с нетронутыми предшественниками, пока серия не заняла всю полку. Джейн не видела, чтобы мать открыла хоть одну из книг: единственным человеком, который их разглядывал, была сама Джейн, которая часто листала их, сидя в кухне днем после школы. Ее мать была в мастерской, а отец бросил их, повторно женился, уехал и больше не появлялся дома. Долгое время она задавалась вопросом, почему он не взял с собой эти красивые престижные тома, которые получал и распаковывал с такой церемонностью. Тогда ей не разрешалось к ним прикасаться, но сейчас они стояли пыльные и забытые на полке в грязной кухне; она поняла, что их бросили. Она часто сидела и листала книги, изучая яркие фотографии флана, или говядины Веллингтон, или картофельного гратена, цвета которых приводили в недоумение и казались нереальными, а зернистость как будто намекала на историю, то ли никогда не происходившую, то ли упущенную. Джейн затруднялась сказать наверняка. Иногда на фотографиях появлялась рука, которая якобы совершала кулинарный маневр: белая рука, небольшая, чистая, бесполая, с опрятными и аккуратно подрезанными ногтями. Она прикасалась к еде, не оставляя на ней следов и не пачкаясь сама: она оставалась чистой, незапятнанной, даже если потрошила рыбу или счищала кожицу с помидора. Когда фотожурналист прикоснулся к ее запястью, его рука странным образом напомнила ей о руке из книги.