Кон Джиён - Суровое испытание

Кан Инхо подошел к окну. Затерявшийся в окружении высоток парк заполонили служащие, что высыпали из зданий на обеденный перерыв. Солнце слепило глаза, и листва на деревьях важно впитывала его яркие лучи, отраженные в мощных струях фонтана. Стоял погожий, сияющий май, символ поразительной, неутолимой жажды жизни даже здесь, в огромном мегаполисе. Внизу сновали люди: кто-то искал солнца, а кто-то — прохлады. Люди… В одиночестве маясь от тоски, мы стремимся к себе подобным, но и в толпе мы не спасемся от одиночества. Неспособные жить ни наедине с собой, ни в окружении других, обреченные болтаться между небом и землей…

Из — за жары многие поснимали пиджаки, и белизна рубашек резко выделялась на фоне зеленой лужайки. «Я надеюсь, ты не маешься угрызениями совести?» — звучали в ушах слова Со Юджин. «Наши уши тоже ждут от тебя новостей». Кан Инхо стоял, уставившись в окно, пока не зарябило в глазах — белые рубашки на лужайке расплылись мутным пятном.

Словно туман.

Странное дело… чем больше узнаешь о жизни, тем меньше приязни вызывает человек. А еще удивительнее то, что одновременно с разочарованием в моей душе растет благоговейный трепет по отношению к людям.

Впервые идея этого романа возникла благодаря одной строчке в газетной статье. Это была коротенькая заметка молодого журналиста-практиканта, в которой он описывал обстановку в зале суда последнего дня открытых слушаний, где огласили окончательный приговор. Заключительная фраза звучала, по-моему, так: «В момент, когда сурдопереводчик на языке жестов объявил, как легко отделались эти люди, освобождаемые по отсрочке приведения приговора в действие, зал суда наполнился не поддающимся описанию нечленораздельным ревом, издаваемым глухонемыми». Когда я читала эти строки, казалось, до меня доносятся их крики, хотя до этого ни разу в жизни мне не доводилось слышать подобное. Сердце засаднило, словно пронзенное шипом. Больше я не могла заниматься книгой, подготовка к которой велась на тот момент. Одна та строчка завладела годом и даже более моей жизни.

Только после того, как я поняла, что отстаивание правды означает нечто большее, чем борьба с несправедливостью, я смогла почувствовать малую толику умиротворения в душе. Именно поэтому, когда я писала роман, я могла молиться только за пострадавших в этой истории, но и за обидчиков. Когда я вспоминаю устремленные на меня взгляды глухонемых ребят, что доверились мне и с самой первой встречи рассказали все о себе без утайки, даже сейчас наворачиваются слезы на глаза. А когда думаю о тех, кто жертвовал собой ради этих детей, мне становится стыдно за мысли о бессмысленности существования, которые порой меня посещают. У меня до сих пор замирает сердце от осознания, что я могла бы прожить всю жизнь, так и не узнав, как много ангелов в этом мире. Когда я работала над книгой, то часто болела, что совсем не похоже на меня: во время и первой, и второй корректуры, и когда я писала заключительные строки, меня лихорадило и валило с ног — по нескольку дней я просто не могла подняться с постели. И вместе с тем я была счастлива, что пишу этот роман. Я переживала такие же муки и такое же возбуждение, как в те дни, когда осознала и приняла тот факт, что я писатель до мозга костей, невзирая ни на что.

Реальность всегда превосходит наше воображение, не важно, касается это чего-то гнусного и отвратительного или же сакрально-возвышенного. Несмотря на весь мой двадцатилетний писательский опыт, в какой-то миг я оказалась абсолютно беспомощна и в состоянии полного бессилия занялась разбором книжного шкафа. В старом блокноте я обнаружила собственноручную запись — цитату Поля Элюара. Старательно выведенные строчки выдавали, как мне пришлось попотеть в пору моих первых проб пера, когда я думала, что ничего из себя не представляю.

«Нет ничего омерзительнее, чем цветистый язык или же нагромождение слов, напоминающее богато украшенное жемчужное ожерелье. В настоящих стихах нет притворства и нет ложного спасения. Нет в них и радужных слез. Настоящие стихи знают, что в этом мире есть и песчаные пустыни, и болотистые топи. Им ведомо, что наряду с блестящим, натертым воском деревянным полом существуют спутанные волосы и загрубелые мозолистые руки. Они знают, что есть наглые жертвы и несчастные герои, а еще — прекрасные дураки. Им известно, что даже собаки бывают разных пород и что в мире есть место и половой тряпке, а цветы могут распускаться и на лугу, и на могильных холмах. Стихи — это сама жизнь».