Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Где Лаптев?

Ой! Захлопала вдруг! Нельзя, нельзя. Ладошки у груди.

Ветер, ветер по косынкам, юбкам. По сердцу…

Руку девчонка к щеке. Ой… ой… ой…

Присяга…

На этом мое полуторанедельное начальствование заканчивается.

В итоге? В итоге я понял, во-первых, как трудно удерживаться от приказного жлобствования, получив даже такую маленькую власть над людьми, как была у меня, а во-вторых, а во-вторых, увольте меня от командирства, и вообще увольте меня!

Идет распределение, волнительное решение судеб.

— Я был седьмой. Меня вернули. Вместо меня Капусткин, да, у него дядя полковник в генштабе.

— Да, ведь там устроится писарем…

— Писарем, хуисарем. Без тебя там и так писарей хватает!

— Ну вот, вы нам напишите, только не врите.

— Да мы вам напишем. Мы всей учебке напишем общее письмо.

Лес. Каждый просветик между деревьями — синь.

Сержант Сандраков:

— …вся любовь моего отца ко мне выражалась в хлопаньи ремнем по голой заднице и в кружке пива, которую он мне дал в три года…

А между прочим не было ни одного курсанта, чтобы сержанту не подложил свинью, пусть даже маленькую. И вот думаешь, зачем все это?

А здесь у нас, в учебке, считай все избаловались — баловни судьбы армейской.

Во какая бабочка красивая. У-у-у-у!

Армия — это среда для воспитания, короче, в армии умнеют умные!

Но я старался не избаловать себя. В какой-то мере мне это удалось.

Лес (и даже комары) притих, словно слушает нас. Шепчет верхушками, как реагирует.

01.08.80.

Двое играют в шахматы, замысливают ловушки, комбинации — им покойно сейчас сидеть на обитых красным кожзаменителем стульях-креслах ленинской комнаты. Отдыхает уставшее от работы тело. Время быстрей идет, и мозг хоть чем-то…

Ужин.

— Горячий чай?

— Угу. Как свиньи жрем. Я уже с немытыми руками вторую неделю.

— Ха-ха-ха-ха-ха!

02.08.80.

И тянется, тянется, тянется время. Разматывается бесконечная катушка. Запутывается нитка, и уже многое не помню я из того, что было даже совсем недавно, совсем недавно…

Казарма — серое существо.

— Стро-о-оиться!

Казарма — голое существо.

К фантасмагории:

— поведение комара поразило меня. Он был из тех громадных, которые мечутся по летним стенам.

Похож на грустного, изящного аиста-мыслителя… на ангела… Я ослабил пальцы, сжимающие его тонюсенькую лапку и… Серафим исчез!..

Я представляю:

— зеленоватое, чуть салатовое ночное небо. Клац набитых каблуков. Мерно, под счет заавтоматившегося офицерика, движутся мундиры. И нескончаемо это страшное действо. Нервной чередой следуют команды, и мундиры безропотно и точно выполняют их…

Ночь. Прожектор трехглавым драконом

Вытаращился на плац,

Строй деревьев, черные кроны,

С них стая тревожным стоном

Протяжная взорвалась.

Галки кружат над людодромом,

Горловой их гомон, как говор,

Гаркни, галка! Кончай, довольно!

Ну когда ж он скомандует «вольно»?

Омерзительно и непристойно

Лейтенантик шлифует нас.

Он кликушествует солдафоном,

Он напыжился: «Я вам устрою,

Вы еще не нюхали стро-ою,

Ста-а-ановись, батар-рея, р-р-равняйсь!»

Всепоганящая без разбору

В нас врезается тьма с разгону,

Одуряет копытный клац.

Мы безропотны, мы покорны,

Мы безмолвны перед законом,

Вкруг, как кони, прем по загону —

Только вот погонщик в погонах,

И не кнут у него, а приказ.

Ночь… Солдатики спят. Один, как зародыш, боязливо скорчился под простыней, другой распахнулся, раскинулся, рот разинул, но дышит, вернее, гудит почему-то носом! Многие ухом прижались к подушке, будто подслушивают, а этот удивительно так спит, словно ждет губами чего-то, быть может, поцелуя далекой женщинки…

Старший сержант Дмитриев, припав к подухе щекой, обняв матрас, спит, словно плачет… Вот неожиданность. Сима! Длиннюще-худющий, ногу закинул на ногу. Спит как бы сидя-лежа.

Удивительно скульптурны!..

Ни фига себе ливень!

Ударил ливень!

Я знал, что он ударит.

Утро. Ливень озлился громом,

Запустил по казармам в пляс,

Он ворвался в мир, как в хоромы

К любовнице пьяный князь.

Посшибало мозги простором,

И, с восторгом разинув пасть,

Лейтенантишка бестолковый

По-мальчишески скачет всласть;

По карнизам и по газонам,

По кирзухе нашей и хрому

Офицерскому хлещет грязь.

Сквозь заборы все и запоры,

Сквозь запреты все и препоны,

Сквозь покровы все и обновы

ДРОЖЬ МУРАШКОВАЯ ПРОБРАЛАСЬ.