Сара Кроссан - Ириска [litres]

Или представляла себе – это был вовсе не он,

я ошиблась.

Цеплялась за что-то хорошее, обманывала себя,

потому что…

Не хотела признать, что он и в самом деле такой.

Я порой забывала, каким может быть отец,

и любила его.

Я родилась, и в тот же день она умерла.

Успела принести меня домой – маленький сверточек,

едва начавший дышать,

гусеничка в коконе.

Достала все детские комбинезончики, выбрала лучший

и уложила меня спать в новенькую кроватку.

Долго с любовью и гордостью

глядела на чудо – свою малышку.

Я спала.

Крепко.

А когда открыла глаза,

мамы не было.

И она не вернулась,

хотя я заходилась

от крика.

Ее увезли обратно в больницу

на «Скорой помощи».

Над ней колдовали врачи,

старались спасти мою маму.

Папа позвал соседей, чтобы присмотрели за мной.

Но на следующий день вернулся из больницы Сент-Барта

один:

жена умерла, на руках младенец,

и ему показалось,

что во всем виновата я.

Смотрел на меня и думал:

«Из-за тебя…»

Папа так никогда и не понял, как мне нужна была мама,

родное тепло, нежные руки.

Так никогда и не понял, как я любила маму —

еще изнутри,

до того,

как увидела.

И что он может найти себе другую жену,

а у меня никогда,

никогда!

Не будет другой мамы.

– Ты моя дочка?

Марла стоит в коридоре,

глядит себе на руку – на обручальное

кольцо.

– Я все забываю, – говорит она.

– Будто какая-то дурочка.

Не помню даже дни недели.

Сегодня пятница?

– Нет, – отвечаю . – Понедельник.

– Откуда ты знаешь?

– Ну… Потому что завтра

вторник.

Марла вздыхает.

Я включаю свет в ванной.

– Нет, я не ваша дочка.

Я Ириска.

Вам что-нибудь нужно?

Марла моргает,

в замешательстве водит руками

по бедрам.

– Мне нужно… поспать. Просто как следует выспаться.

Три часа дня.

В киоске на берегу Люси покупает нам

две соски-пустышки – огромные леденцы.

Разворачивает свой, облизывает.

– О, теперь целый месяц можно пить чай без сахара, – замечаю.

– Тихо, детка!

Она смеется,

снимает обертку с моего леденца,

толкает

мне в рот.

В общем, заткнула мне рот.

– У тебя есть парень?

Я улыбаюсь, качаю головой: «Нет».

– Так я и думала.

Сразу видно – ты девственница.

Хорошо, что во рту

леденец.

Не наболтаю лишнего.

Люси не нужно знать:

и по ней кое-что

«сразу видно».

Марла бушует в ванной,

кричит, чиркает по зеркалу

фиолетовой помадой. От кого-то отбивается.

– Нет! Нет! Это не я. Кто это? НЕТ!

УБИРАЙСЯ!

Я обхватываю Марлу руками,

вывожу в коридор.

– Что случилось?

Она вся дрожит.

Руки трясутся.

– Там кто-то был.

Там, рядом со мной, кто-то был!

Старуха какая-то.

В зеркале.

Пусть убирается к черту!

О боже!

Ведь это не я?

Нужно сказать маме.

– Марла, успокойтесь, здесь никого кроме

нас.

Забираю у нее помаду,

и – не знаю зачем

рисую себе густые усы над верхней губой.

– Мадам Круассан?

Она дышит уже нормально. Отпускаю ее.

– Что за дурацкие шутки?

– Я люблю пошутить, – говорю ей.

Стираю усы.

– Кто там был? – Она шепчет.

– Кто эта женщина?

Нам нужно спрятаться.

Она просто ужасна!

– Она ушла, – говорю ей.

– Давайте потанцуем?

Роджер ведь говорил, чтобы мы занимались.

Нам нужно быть в форме.

Нельзя допустить, чтобы Мойра нас обскакала.

– Вот шлюшка…

Не ты,

а Мойра, конечно.

Ты у меня просто класс.

Встаем в позицию, начинаем!

Марла сияет – готова!

Шагает влево и вправо,

выписывает кренделя – вперед, назад,

ладони вверх,

ладони вниз,

и кружится, кружится, кружится.

Так широко улыбается —

даже видно,

где у нее нет зубов.

Я повторяю за ней —

танцуем под «Время картофельного пюре»,

поет Ди Ди Шарп.

Улыбаюсь – мне тоже нравится,

и вправду хочется потанцевать.

Хочется научиться.

Я мою руки в туалете возле лестницы и слышу:

хлопает входная дверь.