Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

Мне бы хотелось надеяться, что и я тогда почувствую нечто более однозначное, но боюсь, что это не так. Мне бы хотелось найти силы написать, что все кончено, что первый дождь смоет последние следы, но пока это совершенно противоречит моим чувствам и тому, в чем даже теперь ни толики не сомневаюсь, вне зависимости от того, ответишь ты или нет.

Зачем я тебе пишу? Не уверена, что знаю ответ. Может, оттого, что облака сегодня гуще обычного. Может, потому, что в первый раз с тех самых пор, как ты исчез, я вновь ощущаю в себе силы обратиться к тебе, поговорить с тобой. Или же это чувство, что еще чуть-чуть, и я смогу распрощаться с тобой – или, по крайней мере, с болезненным ожиданием твоего внезапного появления, – не отвергая при этом ощущений и эмоций, которые пробудил во мне.

Ни одного из них.

Знаешь, в последнее время я задумалась. Как же мало мы говорили о том, что происходит за пределами нашего закрытого круга. Помню, что не один раз, прежде чем начать письмо, я собиралась написать тебе о событиях, произошедших со мной во «внешнем» мире, пригласить «реальность» в наше с тобой закрытое пространство. Немного расширить его. Но, кажется, мне это так ни разу и не удалось. То, что мне нужно было поведать тебе о нас с тобой, всегда оказывалось важнее. Как думаешь, сколько времени можно вести такую связь, не подпитывая ее повседневностью и реальностью? А сколько времени понадобится, чтобы теснота сменилась удушьем? Думаешь, кто-то способен прожить так всю жизнь?

(Сейчас, в этот самый миг, я вновь ощутила, что именно в такой тесноте сумела бы задышать по-настоящему.)

Вот, послушай, бытовые подробности, доселе тебе неизвестные: каждую ночь, прежде чем пойти спать, Йохай приходит ко мне, прижимается к моей груди, а я тихонько пою ему польские песни, не понимая ни единого слова. Эти песни раньше пел мне отец. Йохая это успокаивает. Иногда у него случаются такие сильные припадки, что все тело дрожит, – особенно когда он устает, – и разговоры уже не помогают. Даже таблетки не всегда помогают. А вот польские песни – да. Язык, чужой нам обоим.

Завтра, как тебе известно, запланировано наше с ним еженедельное развлечение. По традиции отправимся на свалку у Абу-Гош. Я буду пить чай с Наджи и смотреть, как Йохай безумствует, нападая на старые ржавые машины с молотком. Нелегко видеть в своем ребенке такие мощные разрушительные силы, столь сильную тягу к насилию. Но это как будто очищает его от скверны на целую неделю.

А еще ты знаешь, что ровно через месяц ему предстоит операция на сердце – у него врожденный порок. Правда же, Господь не поленился, когда создавал его? Количество операций, которые перенес этот ребенок! Впрочем, неважно. Мы будем постепенно исправлять все ошибки, допущенные природой. Надеюсь, что к январю немного приду в себя, чтобы все это выдержать (кажется, завтра я возьму с собой в Абу-Гош еще один молоток). Довольно. Я болтаю, чтобы не прислушиваться к своим ощущениям, чтобы не слышать, упали ли уже первые капли дождя. Почему ты выбрал именно дождь? Какой же ты мерзавец.

Кажется, это письмо заводит меня не в ту сторону. Я не собиралась ссориться с тобой, не хотела торговаться. Слишком больно. Я надеялась, что научилась сохранять самообладание наедине с тобой. Но когда я вновь обращаюсь к тебе, а тебя нет, в моем голосе снова слышатся нотки горечи и обиды. На этом прервусь. Не хочу слышать этот свой голос. (И все же, к сожалению, я не в состоянии вычеркнуть ни одно из слов, с которыми обратилась к тебе.)

Сколько наслаждения ты мне доставил и как сильно ранил. Никогда в своей жизни я не знавала такого хитросплетения удовольствия и боли. Обещаю больше тебе не писать и не предпринимать попыток установить с тобой связь. Больше я тебя не потревожу. С тяжелым сердцем я закрываю ворота, которые так радостно распахнула перед тобой.

Но если ты все равно пожелаешь ко мне прийти, я хочу, чтобы ты знал: сейчас мне, как воздух, требуется от тебя полная отзывчивость и понимание, твое стремление прийти ко мне без всяких преград.

А если всего этого ты дать мне не можешь – не приходи. Правда, не приходи. Потому что, видимо, я ошиблась в тебе.

(Но если ты тот, кто взывал ко мне, и рычал, и выл, и ревел, то ты поймешь.)

Твоя

Мириам

Яир, послушай, что произошло. Я написала свое имя и услышала, как ты меня зовешь. Просто услышала, как ты произносишь мое имя.

Сначала я была уверена, что крик шел снаружи, но улица была пуста. Я инстинктивно села и набрала твой рабочий номер. Прости, моя рука не подчинялась моей воле. Я поговорила с твоей секретаршей. Услышала на фоне несколько голосов. Музыку по радио. Попыталась распознать твой голос. Секретарша прикрикнула на меня, чтобы я наконец заговорила. Я попросила, чтобы посыльный пришел и забрал у меня книгу. Подчеркнула, что ее нужно передать тебе лично в руки. Мой голос дрожал. Секретарша сказала: «Он будет у вас дома через десять минут». Несмотря на грубость, она явно не насмехалась надо мной.