Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

Мне восемь или девять. Квартира на улице Нехемии, 15. Прячусь в ванной, в своем секретном месте за нагревателем. Прижавшись к нему всем телом, шепчу сама себе трагические истории любви, которые я тогда сочиняла (а сейчас, когда я пишу все это, в комнату вторгаются запах дров, флакончик лаванды, который нашла на пляже; книга «Ценности жизни», которую прятала там и которая была моей Торой; и как я выбирала себе женихов среди (уже умерших) солдат – авторов «Свитков пламени» [36] Собрание сочинений израильских солдат, отдавших жизнь, защищая родину. ; и круглое зеркальце, мое маленькое сокровище, с красным бархатом на обороте. Перед ним я, примерная девочка, часами упражнялась в страстных голливудских поцелуях. Я была и Аликой, и испанской девочкой-певицей Мэрисол. Почти тридцать лет я о нем не вспоминала, и внезапно…)

Съежилась там, за нагревателем, – это единственное в доме место, где мама не может меня достать, – и рассказываю себе историю. Я погружена в нее всем своим существом, но вдруг ощущаю, как мою спину вспахивают глубокие борозды: она незаметно подкралась и подслушивает (ее руки неприятно пахнут хлоркой). Тогда я делаю вид, что забылась, повышаю голос и вот уже декламирую на всю мощность, высокопарным и витиеватым слогом, бесстыдно возбуждаясь… Чтобы знала, как я прекрасна и обворожительна, пусть почувствует себя высохшей изюминкой на моем празднике урожая. Пусть поймет, что я никогда не стану ей.

(И вдруг мне стало яснее ясного, что, когда писала Яиру, – и не раз, возможно, даже чаще, чем могла себе в этом признаться, – я писала и для тех глаз, которые всегда заглядывают через мое плечо. О, какой соблазн, – снова почувствовать, как она выпучивает их за моей спиной от удивления и ужаса, сраженная тем, на что я горазда…)

Но сейчас нет. Я чувствую: на этих страницах – совершенно точно нет.

Ни позади меня, ни по сторонам.

В этот час небо излучает необыкновенный свет, почти европейский, в этих привычных, поспешных сумерках. Уже больше часа я сижу зачарованная, вбирая в себя все перемены цветов, и движется только рука, которой я пишу. Зимородок у нас во дворе совсем спятил от всей этой красоты, вновь и вновь ныряет он в бирюзовые отблески – не охотясь за насекомыми и не пытаясь впечатлить какую-нибудь женскую особь, а только чтобы добавить свой окрас в общую картину. Я вновь осознаю, что мир существует. Он прекрасен, даже если я пока не вполне готова оценить его красоту. Но другие ее чувствуют, и вскоре я тоже опять почувст…

Боже правый —

Все в порядке. Уже все в порядке. Все позади. Пишу, в общем-то, чтобы унять дрожь. Я сидела на балконе и писала, а Йохай в это время играл во дворе. Обычно я каждые несколько секунд поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, но в этот раз, должно быть, увлеклась и, подняв голову, не обнаружила его. Ворота были открыты. Я мчалась что было сил. В голове суетились мысли: быть может, стоит проколоть шины припаркованных машин, чтобы они не смогли сдвинуться с места, и так далее. Куда он мог отправиться и кто сможет его разыскать? Расспрашиваю соседей. Прохожих на улице. Никто не видел. На всех парах лечу в центр мошава, как одержимая врываюсь в магазин, бегу в уголок сладостей, иногда он… Но и там его нет. Все смотрят на меня тем самым взглядом. Возвращаюсь домой (все это стряслось полчаса назад) и дома не нахожу его.

Страх-то какой. И до сих пор – все это самобичевание. Само собой. Его доверили мне, а я не уберегла. Вновь поднимаюсь, выхожу на дорогу, сбегаю вниз, в долину, и вижу, наконец, как внизу он шагает по тропинке. Нет, сперва я расслышала странный, приглушенный звон и лишь после разглядела его. Идет, ссутулившись. Первая мысль – с ним что-то сделали. Подбегаю к нему и вижу, что кто-то повесил ему на шею огромный коровий колокольчик.

По крайней мере, все в порядке (у меня сейчас выросло десять рук). Ощупываю сразу все его тело. Он в порядке, вот только колокольчик. Кто, что. Когда он двигается, колокольчик звенит. Плотная, жесткая веревка царапает его нежную шею. Пытаюсь разорвать руками, зубами. Невозможно. За большим камнем вижу двух смеющихся ребят. Я их не знаю. Может, из близлежащей школы. Не думая ни о чем, я усаживаю Йохая на камень и подхожу к ним. Не знаю зачем. Они отбегают. Слышу, как кто-то громко, моим голосом, внушает мне, что лучше бы к ним не приближаться. Бегу за ними. Они убегают. Ребята лет пятнадцати, тощие, как бамбук. Догоняю их у расселины в скале. Задыхаюсь, вопрошая глазами, руками, зубами – зачем? Они хохочут. У одного из них на лбу крупные прыщи. У другого едва проклюнулась бороденка. Они старше, чем мне показалось на первый взгляд. Может, лет семнадцать. Начинают со мной заигрывать. Водят меня кругами. Показывают мне танец с непристойными движениями. Шлепают меня по спине, по затылку. В полном молчании. Не знаю, почему не зову на помощь. Знаю только, что мне нужно оттуда убираться. Но вдруг они начинают передразнивать Йохая, его дергающийся глаз и походку. Выбираю старшего из них. Он на голову выше меня. Жду, когда он подойдет поближе, и со всего размаху влепляю ему пощечину. От удара я сама падаю на землю. Но, как выяснилось, и он. Я поднимаюсь первая. Хотя бы в этом я проворней. Второй парень отскакивает от меня. Поднимаю с земли большую палку и замахиваюсь. Тот, что лежит на земле, кричит от боли. Орет, держась за щеку. Сейчас заорет и второй. Я убью их и сброшу тела в какую-нибудь яму. Второй наклоняется за камнем, и я бью его палкой сзади, под коленками – со всей силы, которой у меня никогда не было и нет. Он складывается пополам, падает и кричит. Я, наконец, постепенно трезвею. Он лежит у моих ног и умоляет его пощадить. Нужно еще что-нибудь с ним сделать, но Йохай там один, снова я бросила его одного! Оставляю их в покое и бегу к нему. Они матерятся, камни падают недалеко от меня, но не попадают. Все. Вот и вся история.