Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Летом 1932 года Эндрю Фроста не было уже год. Его вдова справлялась. Пахотную землю она сдала в аренду, но оставались еще сад и огород. Старый дом наряду с сараем и хозяйственными постройками постоянно требовали ремонта. Иногда нас с Мозом и Альбертом просили помочь с этим, против чего я не возражал. Я понимал, что нелегко растить Эмми в одиночку, заниматься делами фермы и при этом продолжать работать в Линкольнской школе. Миссис Фрост была доброй женщиной, но над нею словно навсегда нависла огромная туча, а ее улыбка была не такой солнечной, как раньше. Приехав к ней, мы слезли с кузова, и она сразу же приставила нас к делу. Она освободила нас с полей Бледсо не только по доброте душевной. Она вручила Мозу косу и велела косить траву, разросшуюся между деревьями в саду. Нас с Альбертом она отправила строить забор от кроликов вокруг огорода. На зарплату, которую она получала в школе, едва ли можно было прожить, поэтому сад и огород были так важны для нее. Чтобы разнообразить их с Эмми питание долгой зимой, она консервировала овощи и фрукты. Пока мы работали, они с Эмми пололи огород.

– Тебе повезло, что тебе отдали гармонику, – сказал Альберт.

Мы как раз закончили копать яму, и я держал столб, а Альберт засыпал его землей и крепко утрамбовывал.

– Она вечно грозится забрать ее навсегда.

– Она высполняет свои угрозы.

– Если она отберет гармонику, то ей будет больше нечем угрожать мне. Я не против тихой комнаты.

– Она может приказать ДиМарко больше пороть тебя. Ему это понравится.

– Больно только в самом начале, потом боль уходит.

Альберт никогда не подвергался порке, так что ему неоткуда было знать. ДиМарко бил чертовски больно, и после ученик целый день двигался с трудом. Но это правда: такая боль уходила.

– Если бы она знала, как много значит для тебя гармоника на самом деле, она бы сломала ее у тебя на глазах.

– Значит, лучше ей никогда не узнать, – пригрозил я.

– Думаешь, я ей скажу?

– Я уже не знаю, что ты сделаешь.

Альберт схватил меня за грудки и притянул к себе. Он уже покрылся веснушками, и его лицо напоминало миску с размокшими кукурузными хлопьями.

– Проклятье, я единственный спасаю тебя от исправительного дома.

Альберт почти никогда не ругался. Хотя он говорил тихо, миссис Фрост услышала.

Она выпрямилась и сказала:

– Альберт.

Он отпустил меня, легонько оттолкнув.

– Когда-нибудь ты сделаешь что-нибудь, от чего я не сумею тебя спасти.

Мне показалось, что он ждет этого дня.

Мы сделали перерыв на обед. Миссис Фрост угостила нас чудесными сэндвичами с ветчиной и салатом, яблочным пюре и лимонадом, и мы все вместе ели под большим тополем на берегу Гилеада.

«Куда течет река?» – показал Моз.

– Она впадает в Миннесоту, а та впадает в Миссисипи, которая течет полторы тысячи миль к Мексиканскому заливу, – сказала миссис Фрост.

«Далеко», – показал Моз и тихонько присвистнул.

– Когда-нибудь я поплыву по ней, – сказал Альберт.

– Как Гек Финн? – спросила миссис Фрост.

– Как Марк Твен. Буду работать на речном пароходе.

– Боюсь, Альберт, их эра прошла, – сказала миссис Фрост.

– Мама, можно мы поплаваем на каноэ? – спросила Эмми.

– Когда закончим работать. И, может, даже искупаемся.

– Оди, сыграй что-нибудь, – попросила Эмми.

Меня не надо было просить дважды. Я достал из кармана рубашки маленькую губную гармонику и постучал ею по ладони, чтобы вытряхнуть пыль. Потом заиграл одну из своих любимых мелодий – «Шенандоа». Это была красивая мелодия, но в минорном ключе, поэтому присутствующая в ней грусть охватила всех нас. Я играл на берегу Гилеада, солнце отражалось от воды цвета слабого чая, а вокруг нас ветви тополя отбрасывали ломаные тени. Я заметил навернувшиеся на глаза миссис Фрост слезы и понял, что играю одну из любимых песен ее мужа. Я не закончил.

– Оди, почему ты остановился? – спросила Эмми.

– Забыл, как дальше, – соврал я и сразу же заиграл более бравурную мелодию, которую слышал по радио в исполнении «Ред Николс и пять центов», под названием «Я чувствую ритм». Я репетировал, но еще никому не играл ее. Настроение наше тотчас улучшилось, и миссис Фрост даже начала подпевать, чему я удивился, потому что не знал, что у этой мелодии есть слова.

– Гершвин, – сказала она, когда я закончил.

– Что?

– Не что, Оди. Кто. Человек, который написал эту песню. Его зовут Джордж Гершвин.

– Никогда о нем не слышал, – сказал я, – но он пишет очень хорошие песни.