Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Занавеска по-прежнему отделяла закуток с кроватью, матрасом и ночным горшком. Я порылся в вещах, сложенных в другой части чердака, среди которых был дорожный сундук из дерева и кожи. Я поднял крышку и обнаружил аккуратно сложенное лоскутное одеяло, свадебное платье, тоже очень аккуратно сложенное и убранное, Библию, пару красно-коричневых детских башмачков и прочие памятные вещи из прошлого. Зарывшись глубже, я наткнулся на армейскую форму и фотографию в рамке. На ней двое мужчин в военной форме стояли на фоне казарм. Один был Джеком, еще не потерявшим глаз в войне с кайзером. Другой на вид был его ровесником. Оба улыбались, и Джек по-дружески обнимал за плечи второго мужчину. По низу фотографии шла белая надпись «Лучше смерть, чем бесчестье. Руди». Она напомнила мне клятву Германа Вольца перед нашим расставанием: «Я буду защищать вашу и свою честь до смерти».

Я убрал все обратно в сундук, закрыл крышку и наконец отдернул занавеску.

Матрас по-прежнему лежал на полу, как выпотрошенное животное. Я внимательно осмотрел закуток, но не заметил ничего, где можно было бы спрятать наволочку и ее содержимое. Чем дольше я там стоял, тем больше уверялся в том, что здесь случилось что-то ужасное, что-то пугающее. Я, спотыкаясь, вернулся к лестнице и торопливо спустился, убегая из проклятого места. У подножия лестницы я немного постоял, успокаиваясь.

Тут-то я и заметил, что в одном углу кухни доски немного выступают над остальными. Я встал на колени и приподнял люк маленького погреба, небольшого помещения под домом, предназначенного для хранения продуктов в холоде. Продуктов там не было, зато была наволочка вместе с одеялами и флягой, который дал нам Вольц. Я проверил наволочку. Письма, документы и книга были на месте, но деньги пропали, все. Это меня не удивило. На месте Джека я, наверное, тоже стащил бы наличные не раздумывая. Но я удивился, увидев револьвер Брикмана. Не знаю, что на меня нашло – может, из-за того, что я только что спустился из верхней комнаты, испещренной следами ярости, – но я забрал револьвер, положил наволочку обратно в погреб и закрыл люк. Я быстро вернулся в сарай, скрыв оружие от Альберта и Эмми. Я спрятал его в амуничнике под соломенной подстилкой, рядом с проволокой для побега. Я быстро вышел наружу, схватил ведро с водой, поставил его на тачку и вернулся к Гилеаду и срубленному тополю.

Тот вечер начался с празднования. Джек пригласил нас в дом, и мы сидели за небольшим столом, совсем как семья. Мы ели жареную курицу вместе со сморчками, которые я собрал, а Джек порезал и обжарил в масле. Клянусь, ничего вкуснее я в жизни не пробовал. Конечно, было и спиртное. Джек налил прозрачный кукурузный самогон из одной из молочных бутылок в стакан и пил его, пока ел, разговаривал и смеялся.

– Давно в этом доме не было слышно смеха, – сказал он. – Норман, ты отлично поработал с этим самогонным аппаратом в сарае. Джеронимо, я никогда не видел, чтобы человек работал усерднее или лучше, чем ты сегодня. Эммалин, спасибо, что убралась здесь и вновь впустила солнце. А ты, Бак?..

Он внимательно посмотрел на меня своим единственным глазом. Мне стало интересно, что он скажет. Я не работал так много, как Моз, и не создал ничего вроде великолепного маленького аппарата, как Альберт, и не принес ему утешения, как Эмми.

– Спасибо, что вернул в мою жизнь музыку. Ты и эта гармоника – вы меня спасли.

Джек говорил и говорил без умолку, говорил, как человек, который слишком долго был заперт в собственной тихой комнате. Несмотря на дух товарищества, его дробовик лежал рядом под рукой. После ужина мы собрали и вымыли посуду, пока Джек пил свой кукурузный спирт, а потом он сказал:

– Бак, доставай свою гармонику, и устроим танцы в сарае.

Он прихватил скрипку и дробовик, велел Эмми нести бутылку, и мы все поплелись через двор. Солнце цвета кровавого апельсина зависло над горизонтом, и длинные лучи красного света проникали сквозь щели в стенах старого сарая и ложились на коричневый земляной пол ручейками раскаленной лавы.

– Джеронимо, притащи-ка нам парочку тюков сена и поставь здесь. Бак, ты садись на один, а я сяду на другой. Норман, вы с Эммалин в настроении повеселиться?

Мой брат не ответил, но Эмми воскликнула:

– Я хочу танцевать!

– Тогда, девочка, танцуй от души.

Мы сыграли много старых народных песен, которым меня научил папа и которые я выучил из сборника – его мне подарила мама незадолго до своей смерти на мой шестой день рождения. Эмми радостно танцевала, и Моз присоединился к ней, лихо отплясывая. Они сходились и расходились, как вращающиеся волчки, поднимая пыль. Альберт стоял рядом, он не танцевал, но хлопал в такт музыке. Где-то между песнями Джек допил самогон, и у него на лбу выступил пот, а глаз блестел все лихорадочнее.