Рейчел Каск - Контур

В его браке, как он теперь понял, всегда присутствовала идея прогресса — они покупали дома, вещи, машины, стремились повысить свой социальный статус, больше путешествовать, обзавестись новыми друзьями, и даже рождение детей ощущалось как необходимый этап этой безумной гонки. Как он сейчас понимал, наступление того дня, когда им стало нечего приумножать и не в чем совершенствоваться, когда закончились и цели, и ступени на пути их достижения, когда гонка подошла к концу, было неизбежно. Их с женой охватило ощущение какого-то недомогания и полной тщетности всех их усилий, которое на самом деле было лишь чувством покоя после слишком деятельных лет, — чувством, какое испытывают матросы, сойдя на берег после слишком долгого плавания, — но для них обоих оно означало, что они разлюбили друг друга. Увы, сказал он, нам не хватило благоразумия договориться мирно и сразу честно признать, что мы больше не влюблены, но при этом не желаем друг другу зла. Что ж, сказал он, и глаза его снова заблестели, случись так, мы бы, может, научились по-настоящему любить друг друга и каждый себя. Но вместо этого мы ухватились за еще одну возможность добиться прогресса, вновь почувствовали, как нас зовет в путь дорога, хоть в этот раз она вела сквозь разрушение и войну, к которым мы проявили такое же рвение и готовность, как и ко всему остальному.

Сейчас, сказал он, я живу очень просто. По утрам на рассвете я отправляюсь в одно место в двадцати минутах езды от Афин и проплываю туда-обратно через залив. По вечерам сижу на балконе и пишу. Он ненадолго закрыл глаза и улыбнулся. Я спросила, что он пишет, и его улыбка стала еще шире. Я пишу, ответил он, о своем детстве. Я был очень счастливым ребенком, продолжал он, и недавно понял, что больше всего хотел бы воссоздать свое детство кусочек за кусочком, как можно более подробно. Мир, в котором существовало счастье, утрачен не только для меня самого, но и для всей Греции в целом: осознает она это или нет, но это страна, стоящая на коленях и умирающая медленной и мучительной смертью. Мне иногда кажется, что именно из-за счастливого детства мне предстояло познать страдание. Такое ощущение, что до меня очень медленно доходило, откуда берется боль и как она проявляется. Мне пришлось долго учиться ее избегать. На днях я прочитал в газете, сказал он, о мальчике с любопытным психическим расстройством, из-за которого он всё время ищет опасных ситуаций и, как следствие, получает всевозможные травмы. Этот мальчик постоянно засовывает руки в огонь, падает со стен и залезает на деревья, чтобы сорваться с них; у него почти не осталось целых костей, и, само собой, он весь покрыт порезами и синяками. Газета попросила родителей прокомментировать ситуацию. Проблема в том, ответили они, что он ничего не боится. Но, как мне показалось, дело обстоит ровно наоборот: он слишком сильно боится, настолько сильно, что вынужден сам воплощать в жизнь свои страхи, не оставляя им возможности воплотиться по воле случая. Я подумал, что если б я ребенком знал, какой бывает боль, то вел бы себя так же. Может, ты помнишь в «Одиссее» персонажа по имени Элпенор, спутника Одиссея, который упал с крыши дома Цирцеи, от счастья забыв про лестницу? Позже Одиссей встречает его в Аиде и спрашивает, почему он умер такой нелепой смертью. Панайотис улыбнулся. Мне всегда казалось, что это очаровательная деталь, сказал он.

Какая-то женщина — это явно была Ангелики, потому что больше здесь никто не ужинал, и за всё это время в ресторане не появилось ни одного нового посетителя — зашла внутрь и стала настойчиво расспрашивать официанта. Их диалог невероятно затянулся, они даже вышли на улицу, сразу вернулись обратно и продолжили разговаривать с еще большим жаром; аккуратно подстриженные рыжеватые волосы женщины взлетали всякий раз, как она резко встряхивала головой, а красивое серое платье из тонкого шелкового материала колыхалось, когда она переступала с ноги на ногу, словно лошадь, в нетерпении бьющая копытом. На ней были броские босоножки из серебряной кожи на высоком каблуке, в руках — сумочка в цвет, и ее можно было бы назвать образцом элегантности, но, когда она повернулась посмотреть, куда указывает официант, и увидела нас, на лице ее была написана такая отчаянная тревога, что при взгляде на нее ты и сам начинал тревожиться. Как и предсказывал Панайотис, ресторан разочаровал Ангелики; она сначала зашла сюда лишь для того, чтобы спросить дорогу до нужного места, не сообразив, что это оно и есть, и официанту пришлось выйти наружу и показать ей вывеску с названием, и всё равно она думала, что где-то рядом должен быть одноименный ресторан, более подходящий для нашей встречи.