Рейчел Каск - Контур

Видимо, как-то я всё-таки выбрался, сказал он, потому что всю ночь я там точно не проводил, хотя уже думал, что придется. Может, таксист все-таки вернулся — не знаю. Он улыбнулся, и какое-то время мы наблюдали за семьей в соседней лодке, от которой нас отделяла яркая полоса воды. Я сказала, что, когда моим сыновьям было столько же, сколько этим мальчикам, они были очень близки, и даже их характеры казались единым, неразделимым целым. Они играли вместе с утра, как только открывали глаза, и до вечера, пока не закрывали их. Играя, они как будто погружались в общий транс, создавали целые вымышленные миры, без конца выдумывали и воплощали в жизнь самые разные игры и занятия, которые для них были так же реальны, как невидимы для остальных. Иногда я сдвигала или выбрасывала какой-то случайный на вид предмет, а мне говорили, что это был священный атрибут некой неистощимой фантазии, текущей через наш дом, как бесконечная волшебная река, откуда они могли вынырнуть в любой момент и нырнуть обратно, пересекая незримую границу между мирами. А потом река высохла: их общий воображаемый мир исчез, потому что один из них — уже не помню, кто именно, — перестал в него верить. Иными словами, в этом не было ничьей вины, и тем не менее я осознала, что всё прекрасное в их жизни было результатом общего умения видеть вещи, которых, собственно говоря, не существовало.

Наверное, сказала я, это и есть одно из определений любви — когда ты веришь во что-то, что видите только вы двое, — и в нашем случае такая основа совместной жизни оказалась не вечной. Утратив общие фантазии, мои сыновья начали ругаться, и если, играя, они на долгие часы выпадали из жизни и оказывались за пределами досягаемости, то ссоры постоянно возвращали их на землю. Они приходили ко мне или к отцу, требуя вмешаться или восстановить справедливость; они начали апеллировать к фактам, кто что сказал или сделал, в попытках оправдать себя или обвинить другого. Трудно было не увидеть в этом переходе от любви к перечислению фактов отражение происходящего в доме, сказала я. Меня поразила оборотная сторона их былой близости: как будто всё, что было внутри, постепенно оказывалось снаружи, словно мебель поочередно выносили из дома и расставляли на тротуаре. Таких открытий оказалось очень много: прежде невидимое стало видимым, полезное — ненужным. Насколько хорошо они ладили раньше, настолько не выносили друг друга теперь, но если гармония была безвременной и невесомой, то вражда существовала в пространстве и времени. Неосязаемое обрело плотность, воображаемое — материальность, личное стало публичным: когда мир становится войной, а любовь — ненавистью, на свет появляется нечто новое, сила чистой летальности. Если про любовь говорят, что она делает нас бессмертными, то ненависть — наоборот. И удивительно, в каких мелочах она проявляется — нет такой области, которую бы она не затронула. Мальчики стремились избавиться друг от друга и тем не менее никак не могли оставить друг друга в покое. Они ругались из-за всего, препирались, кому принадлежит какая-нибудь совершенно ненужная безделушка, приходили в ярость из-за любого не так сказанного слова. Когда мелочей накапливалось достаточно, в ход шло физическое насилие, а поколотив и исцарапав друг друга, они снова возвращались к перепалкам из-за мелочей, поскольку физическое насилие влечет за собой долгий процесс выяснения обстоятельств. Каждый должен был рассказать, что именно кто сделал, а потом устанавливалась вина и мера наказания, но это не приносило им удовлетворения и только усугубляло ситуацию, потому что торжества справедливости не наступало. Чем больше выяснялось деталей, тем серьезнее и реальнее становилась их ссора. Каждый из них больше всего на свете хотел, чтоб его объявили правым, а другого — виноватым, но возложить всю вину на кого-то одного было невозможно. В итоге я осознала, сказала я, что всё это бессмысленно и правды никогда не добиться, потому что единственной правды больше не существовало, и в этом состояла вся проблема. Больше не существовало ни общих фантазий, ни даже общей реальности. Каждый теперь видел все исключительно с собственной точки зрения, а иначе и быть не могло.

Мой сосед какое-то время молчал. Дети, сказал он, всегда были для него главной опорой, несмотря на все неурядицы семейной жизни. Он считает себя хорошим отцом: похоже, у него на самом деле лучше получается любить детей и чувствовать их любовь, чем ладить с их матерями. Но как-то раз мать сказала ему, — он тогда недавно расстался с первой женой и сильно переживал, как развод скажется на детях, — что в семейной жизни неизбежно есть и сладость, и горечь. Не случись развода, случилось бы что-то другое, сказала она. Детство не может быть идеальным, хотя люди будут постоянно пытаться убедить тебя в обратном. Не бывает жизни без боли. А что касается развода, даже если жить как святой, всё равно столкнешься с теми же потерями, какое объяснение им ни придумывай. От одной мысли, что я больше не увижу тебя шестилетним, мне хочется рыдать — я отдала бы всё что угодно, сказала она, лишь бы еще разок взглянуть на тебя в шесть лет. Но всё уходит, как ни старайся. А за то, что к тебе возвращается, будь благодарен. И он пытался быть благодарным, даже за своего сына, который совершенно не умел выживать в этом мире. Его сын, как часто бывает с уязвимыми людьми, до безумия увлекся животными, и мой сосед уже неоднократно взваливал на себя лишние хлопоты, уступая бесконечным просьбам спасти и взять домой какого-нибудь беспомощного зверька — собаку, кота, ежика, птицу. Однажды он всю ночь с ложки отпаивал теплым молоком ягненка, которого чуть не загрызла лиса. Во время этого дежурства он загадал, чтобы ягненок выжил, сказал мой сосед, — не ради самого ягненка, а в подтверждение тому, что он выбрал верный, хоть и одинокий путь — обращаться с сыном как можно мягче и потакать его желаниям. Если бы ягненок выжил, он бы увидел в этом знак — хоть со стороны вселенной, — что поступает правильно, действуя наперекор бывшей жене, которая упекла бы сына в психиатрическую больницу. Конечно же, на следующее утро ему пришлось хоронить ягненка, пока Такис еще спал, и это был лишь один из бесчисленных случаев, когда он чувствовал себя глупо оттого, что решил пощадить чувства своего ребенка. Вселенная, сказал он, как будто более благосклонна к людям вроде его бывшей жены, к тем, кто отрекается от всего, что дурно на них влияет; хотя, если подобное случается в книгах, разумеется, это потом не дает героям покоя до конца жизни. Нынешние проблемы моего соседа начались одним вечером на прошлой неделе, когда компаньон его сына был занят своей докторской диссертацией, а Такис улизнул под покровом ночи и предпринял попытку освободить из загонов многочисленных животных в округе, в том числе довольно экстравагантный зверинец местного заводчика-предпринимателя. Теперь по острову разгуливают экзотические звери: страусы, ламы, тапиры и даже табун маленьких лошадок размером с собак. Их владелец поселился на острове недавно и не питает особого почтения к семейству моего соседа, поэтому ущерб, нанесенный его собственности и живности, вызвал у него крайнее негодование: Такис для него — хулиган и преступник, и отец мало что может сказать или сделать в его защиту. Очень быстро усваиваешь, сказал мой сосед, что только ты все прощаешь своим детям. Если мир сочтет их неполноценными, тебе придется забрать их обратно под свое крыло. Хотя это, конечно, ему было известно всегда: его умственно отсталый брат, которому теперь за семьдесят, ни разу не покидал родных мест.