Рейчел Каск - Контур

Он предложил мне банку кока-колы, которую достал из холодильника на палубе, а потом протянул коробку салфеток и сам взял оттуда сразу несколько. Пока он долго и тщательно высмаркивался, мы оба наблюдали за семейством в лодке по соседству. Два мальчика и девочка играли: прыгали за борт, вереща, и по очереди забирались по лестнице обратно, блестящие от воды. В лодке сидела женщина в широкополой шляпе и читала книгу, а рядом с ней в тени навеса стояла детская коляска. Мужчина в длинных шортах и солнечных очках расхаживал туда-сюда по палубе и говорил по телефону. Я сказала, что сейчас внешняя сторона явлений сбивает меня с толку и терзает сильнее, чем когда бы то ни было. Как будто я утратила способность фильтровать воспринимаемое и осознала, что такая способность у меня была, только когда ее не стало. Словно в окне пропало стекло, и в комнату хлещут дождь и ветер — так и я чувствую себя беззащитной перед всем, что вижу, и прихожу в замешательство. Я часто вспоминаю главу из «Грозового перевала», где Хитклифф и Кэти смотрят из темного сада сквозь окно на ярко освещенную гостиную Линтонов и наблюдают за семейной сценой. Субъективность в этой сцене фатальна, каждый видит за стеклом свое: Хитклифф — то, чего он боится и не выносит, Кэти — то, к чему стремится и чего лишена. Но ни один из них не осознает, что происходит на самом деле. Схожим образом и я начинаю видеть в окружающем мире воплощение своих страхов и желаний, в чужих жизнях — толкование своей собственной. Глядя на семью в лодке, я вижу то, что сама утратила: иными словами, я вижу то, чего на самом деле нет. Эти люди проживают свои счастливые мгновения, и, хотя я это понимаю, сама я не могу вернуться в то время, когда была так же счастлива, как не могу пойти по воде, отделяющей меня от них. И какая жизнь более настоящая — эти мгновения или всё остальное?

Внешняя сторона явлений, ответил мой сосед, имела большое значение в его семье, но он научился — пожалуй, к своему несчастью — видеть в этом механизм обмана или маскировки. И именно в самых близких отношениях обман, разумеется, был самым серьезным. Так, он знал, что многие его знакомые — его дяди и люди их социального круга — сменили несколько любовниц, и при этом каждый всю жизнь был женат на одной женщине. Однако ему никогда не приходило в голову, что его отец мог жить с его матерью и вести себя подобным образом. Он воспринимал своих родителей как единое целое, хотя знал, например, о двуличности своего дяди Тео. Но со временем он стал всё чаще задаваться вопросом, существует ли это различие в действительности; иными словами, не пытался ли он на протяжении всей своей взрослой жизни повторять сценарий брака, который на самом деле был лишь иллюзией?

Дядя Тео любил останавливаться в одном и том же отеле недалеко от интерната, где учился мой сосед, часто навещал его и водил пить чай в компании очередной «подруги». Насколько были очаровательны эти благоухающие парфюмом подруги, настолько была чернява и коренаста тетя Ирини. Из бородавок на ее лице торчали жесткие черные волоски необыкновенной длины и толщины, и моего соседа всегда завораживала эта отличительная черта, которая так и осталась у него в памяти, хотя тети Ирини уже тридцать лет как не было в живых, и символизировала долговечность отвращения — красота же, напротив, имела свойство исчезать навсегда. Когда Ирини умерла в возрасте восьмидесяти четырех лет, прожив в браке шестьдесят три года, дядя Тео отказался ее хоронить, но вместо этого велел поставить стеклянный гроб в усыпальнице греческой церкви в Энфилде и навещал ее каждый день на протяжении всех шести месяцев, которые ему оставались. Всякий раз в обществе Тео и Ирини мой сосед становился свидетелем немыслимо безобразных сцен. Даже звоня им домой, чаще всего ты рисковал нарваться на перепалку: один брал одну трубку, второй — другую, начиналась ссора, а звонящему доставалась роль рефери. Родителям моего соседа, хоть они и не отличались кротостью, до Тео и его жены было далеко; они, скорее, вели холодную войну, но с большим озлоблением. Отец умер первым, в Лондоне, и его тело упокоилось в той же усыпальнице, где лежала тетя Ирини. Мать за некоторое время до того затеяла строительство фамильного склепа на острове — проект такой грандиозный, что его воплощение в жизнь затянулось куда дольше предполагаемого и еще не завершилось к тому моменту, когда отец умер. Эта идея возникла у матери, как только отец заболел, и в последний год его жизни они почти каждый день получали отчеты о ходе строительства склепа, где ему предстояло лежать. Этот оригинальный способ пытки мог бы показаться завершением их длившейся всю жизнь войны, если бы мать сама не умерла — через год после отца, как он уже, кажется, упоминал, — прежде чем строительство закончилось. Она присоединилась к своему мужу в усыпальнице в Энфилде, и только спустя несколько месяцев их тела вместе переправили самолетом на остров, где они оба родились. Устраивать похороны, а также проводить эксгумацию прочих родственников — дедушек и бабушек по обеим линиям, многочисленных дядь и теть, — чтобы переместить их останки с кладбища в новый огромный семейный склеп, пришлось моему соседу. Он прилетел на остров на самолете с телами родителей в багажном отделении и провел весь день в мрачных хлопотах, организуя вместе с могильщиками перевозку и установку бесконечных гробов. Особенно не по себе ему стало, когда он увидел, как из-под земли появляется гроб его деда по матери, человека злобного нрава и виновника многих ссор его родителей до их последних дней — так сильна была его власть над дочерью даже после смерти. Ближе к вечеру его родителей последними опустили в громадную мраморную конструкцию. Моего соседа ждало такси, чтобы отвезти его в аэропорт, откуда он должен был сразу же вернуться в Лондон. Но уже на полпути обратно, сидя в такси, он осознал, что случилось ужасное. Когда гробы расставляли по местам, он умудрился что-то напутать, и теперь его родители лежали порознь: хуже того, всё на том же заднем сиденье такси он отчетливо вспомнил, что между телами родителей положили деда. Он тут же велел водителю разворачиваться и ехать обратно на кладбище. По пути он сказал, что ему потребуется помощь, потому что уже стемнело и все разошлись по домам. Водитель согласился, но стоило им войти на кладбище в темноте, как он перепугался и сбежал, оставив моего соседа в одиночестве. Он не очень хорошо помнит, сказал мой сосед, как ему удалось в одиночку вскрыть склеп: тогда он еще был относительно молод, но всё равно в тот момент ему потребовалась нечеловеческая сила. Он перелез через край, спрыгнул в усыпальницу и действительно увидел гробы своих родителей, разделенные гробом деда. Передвинуть их не составило большого труда, но потом он вдруг понял: вход в склеп так высоко, что ему никак не выбраться обратно. Он начал кричать и звать на помощь, но безрезультатно; он подпрыгивал и цеплялся за гладкие отвесные стены, тщетно пытаясь найти опору для ног.