Анатолий Афанасьев - Искушение

На другой день, ровно в четыре он позвонил в дверь, обитую дерматином. Открыла ему женщина средних лет с довольно помятым, точно она была со сна, лицом, одетая в домашний, замызганного вида халатик. Она провела его в комнату, где в углу, на низеньком стульчике, уперев локти в колени, сидел худощавый мужчина с всклокоченной кудрявой головой. При появлении гостя он позы не изменил, взглянул на него исподлобья и, как показалось Сергею, с оттенком сожаления. Женщина, себя не назвав, представила мужчину как коллегу. Сергей кивнул и спросил: а где Элина?

— Элины нет, — ответила женщина. — Вы садитесь вот сюда на диван, вам будет удобно.

Она задернула штору и опустилась напротив в кресле. Улыбнулась ободряюще.

— Надо же, такой молодой человек… впрочем… Ты видишь, Борис?

— Вижу, — отозвался нехотя мужчина. Он отклонился чуть влево, на лице его возник интерес. — Да, действительно любопытно!

— Может, мне раздеться? — спросил Сергей.

— Нет, нет, — поспешно и покровительственно заметила женщина. — Одежда нам не мешает. Сидите спокойно, расслабьтесь!

Мужчина раздраженно засопел.

— Вижу, Борис, вижу. Правая почка слегка опущена. А в левой песочек. Печень увеличена. Но легкие превосходные. Вы занимаетесь спортом?

— Да.

— Угу. Аппендикс в норме, поджелудочная тоже. Вы не помните, вы не падали правым боком, не ушибались?

— Падал, — сказал Сергей охотно. — И левым падал. Как я только не падал. По-всякому. А вы?

Женщина ответила ему мудро-снисходительным взглядом.

— Ну, что ж, все ясно. Могу вас успокоить. Повозиться, разумеется, придется, но самого страшного у вас нет. Как ты считаешь, Борис?

— Сеансов десять понадобится, не меньше.

— Может быть, и все пятнадцать. У него явное перевозбуждение гипоталамуса. Это возрастное. Процессы стабилизации в норме.

— Поразительно! — с восторгом сказал Боровков. — Неужели вы видите все мои внутренности?

— Уверяю вас, это не самое сложное.

— И вы знаете, почему у меня болит бок?

— Конечно, знаем. Знаем, Борис?

Коллега буркнул что-то нечленораздельное, но смысл был понятен: надоело, мол, каждый раз слушать детский лепет.

— Больше у меня вопросов нет, — сказал Боровков. — А как будут проходить эти сеансы? Больно не будет?

— Это разговор особый. Больно не будет. В следующий раз мы проведем предварительную беседу. Она займет около часа. Часть сеансов, возможно, удастся осуществить по телефону. Все зависит от вашей восприимчивости. Ну и будете выполнять домашние задания. Главное, вы должны нам абсолютно верить. Иначе, когда вы выйдете из нашего биополя, могут быть рецидивы. Все же надеюсь, минимум года на три у вас выработается психический иммунитет к любой патологии.

Боровков крякнул от удовольствия.

— Извините, я еще хочу узнать об оплате.

Мужчина-бионик, скучая, отвернулся к окну, снял очки и начал разглядывать их на свет. Женщина малость помешкала, видимо прикидывая возможности Боровкова:

— За весь курс — сто пятьдесят рублей. Не много?

— Ну, что вы, — поморщился Сергей. — Какие это деньги. На здоровье, я считаю, вообще грех экономить.

Расстались довольные друг другом, обе стороны обнадеженные. Нетерпеливый Брегет позвонил ему вечером узнать о результатах.

— Они приняли меня за идиота, — сообщил другу Боровков.

— Почему?

— Может, ты им что-нибудь такое говорил про меня?

— Да ты что, Сережа! Я их знать не знаю. Но они хоть интересные люди? Они тебе помогут?

— Это не люди, а рентгены. Человека видят насквозь. Взялись вылечить за сто пятьдесят рублей.

— Ну а ты что?

— Откуда у меня такие деньги. Видно, придется помирать естественной смертью.

Брегет знал, когда Боровков начинает разговаривать в таком духе, бесполезно что-либо у него выведывать.

За Екатериной Васильевной второй год ухаживал зам. начальника цеха Семен Трифонович Подгорный. Она понимала, что он за ней ухаживает, но это не доставляло ей радости. Женское естество ее, как она привыкла думать, перебродило раньше времени. За долгие годы после смерти мужа у нее было два, пожалуй, три безрадостных романа, к которым она себя почти принудила, о них и вспоминать-то было тошно. Слепое бешенство плоти все реже мучило ее, даже по ночам, даже в легкомысленных снах, и она лишь изредка безропотно грустила о том, что бабий век ее оказался так короток. Многие ее знакомые, ее сверстницы, жили совсем иначе, бурно, бесшабашно, но она не завидовала им, а некоторых жалела. В их непристойной сумасшедшей беготне она различала признаки роковой болезни, у которой нет названия, но которая накладывает на женский облик неумолимую печать тления.