Анатолий Афанасьев - Искушение

Кто-то рванул дверь, заглянул, но не вошел. Только раздраженно крякнул. Катю это подхлестнуло.

— Семен Трифонович, меня не интересует все это. Я прошу тебя не приносить больше цветы. Глупости какие, ей-богу!

— Цветы — с моей стороны просто знак уважения. Но если хочешь, я буду откровенен?

— Не хочу! — Только тут Катя заметила, как сильно Подгорный возбужден и взволнован. На его гладком, почти без морщин лице проступили алые пятна, глаза пылали, он перекатывался по кабинету, как бильярдный шар, она еле поспевала за ним следить, и ей стало тяжело от его мельтешения.

— Все же, чего ты от меня хочешь?

— Тебе не понятно?

— Хочешь, чтобы я стала твоей любовницей? Но ты мне вовсе не нравишься, Семен. Уж извини.

— Фу, как грубо! Я тебе не нравлюсь? Это не беда. Ты меня не знаешь. Верно? А я про тебя знаю все. Я человек, склонный к долготерпению. Не ищу легких побед. Давай с тобой пойдем в ресторан и там все обсудим в приличной обстановке.

В его голосе послышалась мольба. Катя не собиралась его обижать. Этот маленький человек, настойчивый и резвый, вдруг густо вспотевший, вызывал у нее легкую брезгливость. Его трудно было принимать всерьез.

— Условимся раз и навсегда, Семен, — сказала она твердо. — Ни в какой ресторан мы с тобой не пойдем. И цветы больше покупать не надо. Это все ни к чему, ты понял?

Подгорный наконец добрался до своего кресла, упал в него и зыркнул на нее оттуда черными глазищами.

— Ты не видишь во мне мужчину, да, Катя? — спросил обреченно. — Скажи правду. Мне важно это знать.

— Я вижу в тебе своего начальника, Семен. Не надо портить отношения из-за ерунды.

Она пошла к двери, а он раскачивался в своем кресле и повторял:

— Катя, Катя, ты не поняла меня! Как жестоко ты меня не поняла!

Это была какая-то невзаправдашняя сцена, комедийная…

Вечером, вернувшись домой, она приготовила ужин и стала ждать сына. Но он все не шел и не шел. Она пожевала того-сего, в одиночестве попила чаю, смотрела телевизор, а потом, ближе к ночи, немного поплакала.

Сергей подольстился к Марфе Петровне, и та все же дала ему телефон своей знакомой. Он сказал, что хочет просто-напросто извиниться за свое хамское поведение. А если удастся, то и свитер приобрести.

— Да свитер ты, Сереженька, хоть сегодня забери. Вера сказала, он ей не нужен. Приедь, забери. Не мне же, старухе, его носить.

Сергей пообещал вскорости прибыть и из того же автомата позвонил Вере Андреевне Беляк, женщине, уязвившей его воображение. Она сняла трубку, и Сергей несколько мгновений не мог собраться с духом и заговорить.

— Не знаю, как и сказать, — начал он. — Я тот, который вас незаслуженно обидел. Помните, со свитером?

Вера Андреевна его узнала и спросила:

— А чем вы меня обидели?

— Ну, как же… я так нехорошо разговаривал с вами… и вообще… Мне стыдно…

— Почему стыдно?

Вера Андреевна, может быть, ожидала другого, важного для нее звонка, потому так быстро и подняла трубку, в ее голосе — нетерпение, досада, как ветерок, вдобавок она словно не совсем улавливала смысл его слов, переспрашивала довольно странно. Тут и он, естественно, запутался.

— Ну как… стыдно… я вообще-то по натуре не хам, растерялся, знаете ли… свитерок больно хорош…

— Я вас прощаю, прощаю, юноша! — поспешила она прервать его мычание.

— Да? — обрадовался Сергей. — А можно мне вас повидать?

— Повидать? — она удивилась. Он и сам удивился, хотя затем и звонил, чтобы напроситься на свидание. — А что случилось? Какая в этом надобность? Свитер у Марфы. Вы можете его забрать.

— Мне нужно вас повидать по личному делу, — сказал Сергей важно. Она размышляла недолго.

— Приезжайте, — ответила небрежно. Скороговоркой назвала адрес, не сомневаясь, что он запомнит с лету.

— А когда можно приехать?

— Хоть сейчас.

— Но я не стесню вашего времени?

— Мое время всегда к вашим услугам! — Ему почудилось, она незаметно прокралась в будку и потрепала его по щеке насмешливой рукой.

Вера Андреевна жила на Чистых прудах, через час Боровков туда добрался и быстро отыскал ее дом в глубине старых московских дворов. Он уже проклинал себя за глупую затею, но знал, что, если сейчас отступит, после себе не простит. В нем сумрачно ворошилось беспокойство.

Она отворила, и он вступил в ее обитель.

Вера Андреевна, придерживая ворот темного платья, улыбалась приветливо и с любопытством.

— Проходите, проходите. Вас, кажется, зовут Сережей? О, какой вы неуклюжий!