Анатолий Афанасьев - Искушение

С подножки оглянулся, счастливый, юный, крикнул:

— Дочку мне родишь, Надя! Дочку!

Она долго, завороженно смотрела, как гибкое тело поезда, отражая вечернее солнце зелеными боками, заворачивает в туннель. Потом пожала плечами, гордо вскинула подбородок и пошла через зал ожидания к метро…

Лежал ночью, сна не было, пытался помечтать о чем-нибудь приятном. Пустое занятие. Вообще пустое, а по ночам особенно. Опасное даже. Впрочем, когда-то мне это удавалось…

Весь июнь и начало августа стояла небывалая для этих мест жара. Дни плавились, истекали жаром, как блины, а ночи были полны густого комариного звона.

Квартировал я у хозяйки Катерины Авдеевны, снял у нее флигелек на все лето — в местечке Капустино. Это средняя полоса России — лесная, водяная, нехоженая. Так вышло, что к перелому жизни, к пятидесяти годам у меня вдруг выдалось свободное лето.

Обстоятельства были такие, что, оглянувшись как-то вокруг, я не приметил ни друзей, ни родных, ни жены, ни детей. Мелочные подробности бытия расступились, стало очевидно, что дни мои, в сущности, сочтены и нервотрепка предчувствия возможных свершений окончилась. Я не слишком огорчился, а взял и уехал на все лето под Торжок.

Прихватил с собой по привычке работу: папки с выкладками, чертежи, графики и прочее — всю дребедень захватил, обманывая себя, что закончу наконец свой гениальный учебник для техникумов, но прошел уже месяц, а ни одной папки так и не удосужился раскрыть. Вот они пылятся на полке серой грудой, тщетно взывая к трудолюбию. Забавно, ей-богу, думаю я. Привычка к труду благородная! Что это такое, как не лень-матушка навыворот? Даже хуже, может быть, чем лень. Какой-то постоянно действующий наркотик.

Прежде бы я посчитал подобные мысли кощунственными, но теперь спокойно думаю, что нас много таких рыщет по свету, озабоченных, суетливых, незаменимых, недоверчивых, имеющих на все готовое мнение. В минуты прозрения, бывает, мы все про себя понимаем и тогда искренне жалеем, что медицина до нас не добралась, пред нашим недугом бессильна и даже не имеет для него специального термина. Успокаивает, правда, давно закрепившаяся в мозгу мысль, что все же мир именно на нас держится, тружениках, на людях дела.

Галлюцинации начали посещать меня с того дня, когда я впервые повздорил с Катериной Авдеевной. В общем, дело было пустячное. Хозяйке давно не нравилось, что курю во флигельке — пожара опасалась, но замечаний из деликатности не делала. А тут наконец решилась сделать в завуалированной форме. Сказала: «Чего вы все дымите да дымите, Сергей Владимирович, почернели весь ажно! Шли бы на реку, там-то какое приволье!»

Я ответил грубо:

— А это уж мое дело, где мне быть, уважаемая хозяйка! За дом не бойтесь, не сожгу.

Раньше, до этого лета, я не умел отвечать так грубо, да еще доброму человеку, тем более ни с того ни с сего. Нервы, видно, совсем сдали. Как бы не хватил инфаркт или чего похуже. Катерина Авдеевна, кстати, мне не чужой человек — дальняя родственница по матери. Ее муж покойный, краснодеревщик, бывал у нас в гостях, наезжая по надобности в город. Он угорел от водки. Ни разу, насколько мне известно, не сумел он исполнить дел, за которыми приезжал в город, и уезжал, как и приезжал, пьяный и охрипший, только без копейки в кармане. На обратный билет занимал у матери и долг присылал исправно. Мне тогда к тридцати шло, а ему было лет пятьдесят — громадный неукротимый мужчина с трясущимся веком.

— Все ведь пропьешь, Данила! — пеняла ему матушка. — И ум пропьешь и совесть. Подумал бы — у тебя семья!

— Нету у меня семьи! — весело гремел краснодеревщик. — Нахлебников — куча, а из семьи никого нету. Семью я в первую голову пропил. Да ты не горюй, Настя. Все, как ты говоришь, пропить невозможно. Обязательно что-нибудь останется, чтобы дальше пропивать. Не кровь, так вьюшка.

Теперь ничего от него не осталось, разве шрам у Катерины Авдеевны от виска к щеке, память о противодействии похмельному мужу.

Вот с того раза, как мы объяснились с хозяйкой насчет курения, начались мои галлюцинации. Первая была ерундовая. Пришел ночью ко мне незнакомый солдат-артиллерист, сел в ногах на постель, спросил:

— Ну что, Серега, докучают комары-то? Зудят?

Солдат был какой-то взопревший, точно из бани. Во мне страха не было, только любопытство: как это он через запертую дверь ввернулся.