Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

Днем она отправляется на поиски Паудля. Сигридюр говорит, что он недавно вернулся, но ничего ей не объяснил – сказал только, что Роуса в безопасности.

Он все еще здесь! Роуса мечтает просто увидеть его и не осмеливается надеяться на большее. И все же болезненное, жгучее предвкушение ворочается у нее в груди.

Дом Паудля пуст, в комнатах темно, словно его уже нет в Скаульхольте. Сердце Роусы падает. Она выбегает на мороз и зовет его. Далекие и безразличные горы отвечают ей эхом. Она бежит к реке Хвитау, снова и снова выкрикивая его имя.

Люди выглядывают из дверей, шепчутся и подталкивают друг друга локтями, но ее это не заботит. Она отчаянно изголодалась по Паудлю. Это не любовь, не желание – потребность . Ее нельзя превозмочь, как нельзя обойтись без еды. С каждым вдохом Роуса остро ощущает его отсутствие – как будто их имена были рядом на странице саги, а потом его имя выскоблили, оставив пустое белое пятно.

Она бежит к Хвитау, потому что он должен быть там, непременно должен, на берегу, где они когда-то сидели вместе, где она читала ему вслух, где он впервые посмотрел на нее так, словно в мире не существует ничего, кроме нее.

И он словно вдруг соткался из знойного марева ее желания: вот он – стоит у воды и смотрит на бурлящий поток. Она сразу замечает, как уныло ссутулились его плечи. Его мысли так же легко прочесть, как притчу, которую знаешь едва ли не наизусть. Сердце ее колотится в груди. Она останавливается, приглаживает волосы, переводит дух.

– Холодно нынче топиться, – говорит она.

– Роуса! – Глаза его загораются. Он протягивает к ней руки, и она бросается в его объятия. Все тревоги разом отпускают ее – и чувство вины, и страх, что он осудит ее. Мысли о муже и обо всем произошедшем в Стиккисхоульмюре теперь далеки и затянуты коркой льда. Они остались в другой жизни. Больше нет ничего, кроме этой близости и покоя.

– Я боялась, что ты уехал, – невнятно бормочет она ему в грудь.

– Я бы ждал тебя целую вечность. – Слова его отдаются в ней гулом, как течение, просыпающееся подо льдом.

Он прижимает ее к себе и целует ее волосы, щеки, лоб. И она неловко отвечает на его поцелуи, не попадая губами в губы, пока оба они не начинают смеяться, и она вбирает его смех всей грудью.

На другой день Снорри Скумссон, прихрамывая, подходит к ней и берет ее под руку.

– Твой муж знает, что ты здесь, Роуса?

Когда-то давно она бы покраснела, промямлила извинение и улизнула от него. Но теперь она смотрит старику прямо в глаза.

– Это не твоя печаль.

Густые седые брови Снорри шевелятся.

– Еще как моя. Твой муж присылает нам провизию. И ежели пойдут слухи, что ты шатаешься здесь, строишь глазки и виляешь хвостом, нам всем несдобровать.

У нее екает сердце, но она превозмогает себя.

– Сплетничать грешно, Снорри. А терять расположение епископа тебе сейчас не с руки.

– Есть грехи и пострашнее, и они вполне заслуживают того, чтобы о них сплетничали, – злобно выплевывает он.

Роуса отворачивается и уходит, но слышит, как он кричит ей в спину что-то о скромности и прелюбодеянии.

Она гадает, где сейчас ее муж, удалось ли ему спастись. Вырвавшись из-под его влияния, она наконец увидела его таким, каков он есть на самом деле – напуганный человек, который отчаянно борется за жизнь в безжалостном мире. Она надеется, что он отыскал надежное убежище.

Роуса нащупывает в кармане маленькую стеклянную женщину. Эта фигурка всегда будет напоминать ей о Йоуне. На месте отколовшейся руки торчит острый обломок. Роуса надавливает на него, и на пальце выступает кровь. Она с изумлением думает, до чего хрупким бывает тело и каким отчаянным упорством нужно обладать, чтобы выжить.

Когда Сигридюр не видит, Роуса поглаживает живот: с каждым днем дотрагиваться до натянувшейся кожи все больнее. С тех самых пор, как они с Йоуном разделили ложе в сентябре, у нее не было месячной крови. Когда-нибудь округлившаяся фигура выдаст ее тайну. Но пока что ее знает только она и никто другой, и ей не грозят сплетни и косые взгляды.

Как-то после Рождества, в которое они ели сушеную рыбу со skyr , но спиртного не пили, одним морозным утром, когда солнце почти не показывается из облачного склепа, с холмов спускается всадник.

К седлу его приторочены сумки, набитые тканями, металлическими и сланцевыми тарелками и ножами, деревянными ложками и разными предметами роскоши. Сельчане окружают торговца. Они суют ему в руки кто половинки и четвертинки серебряных монет, кто отрезы полотна; некоторые предлагают кур в обмен вон на ту тарелку и моток пряжи за крохотный горшочек соли.