Вионор Меретуков - Млечный путь

— Расстаться?

— Нам лучше встретиться и объясниться.

Мы встретились и объяснились. У него дома.

Об утаенных драгоценностях я умолчал. Зато признался в краже картины.

— Ты мог все погубить… — болезненно перекосив рот, воскликнул он со слезами. Плачущий монстр. Наверно, прячет, подлец, в рукаве свежеразрезанную луковицу.

— Картина меня заворожила, — солгал я. — Она меня притягивала. Я не устоял. Я хотел владеть ею единолично. Как любимой женщиной. Что мне теперь с ней делать?

Корытников деловито осушил глаза платком и сказал:

— Черт с ней. Оставь себе. Илья, голубчик! — Корытников молитвенно сложил руки. — Заклинаю тебя, не делай глупостей.

— Скажи, ты знаешь, кто побывал у меня дома?

— Повторяю, я здесь ни при чем. Но я готов помочь тебе привести квартиру в порядок.

— Лучше узнай, кто у меня все в доме раскурочил.

Корытников кивнул. Он стоял, как обычно, у книжного шкафа и по привычке барабанил костяшками пальцев по стеклу.

— Кстати, можешь меня поздравить, — сказал он и указал на полки с книгами. Гоголи с золотыми корешками исчезли. Их место заняли одинаковые тома черного цвета. — Я произвел выгодный обмен. Обменял с небольшой доплатой 600 Гоголей на 600 Библий. Есть мнение, — он глубокомысленно возвел глаза к потолку и даже погрозил пальцем люстре, — недалек тот день, когда Библия станет пользоваться повышенным спросом.

Когда моя квартира приобрела более или менее пристойный вид, я решил, что пора позвонить Вике. Тем более что я истосковался по женской ласке.

— Все готово к принятию высоких гостей: постель расстелена, — проинформировал я ее.

— Приезжай лучше ты к нам. Постарайся поспеть к обеду.

— Ты хочешь заменить любовь биточками с рисом?

Она засмеялась:

— Приезжай, не пожалеешь.

— А что будут подавать?

Она перестала смеяться и отчеканила:

— Стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой. Яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках. Филейчики из дроздов с трюфелями. Перепела по-генуэзски.

— И шипящий в горле нарзан?

— Да-да, и шипящий в горле нарзан.

Генрих Наркисович оказался пожилым господином с мягкими, вкрадчивыми манерами. Чернобородый, с большим красным ртом и выпученными черными глазами, он напомнил мне образцовского Карабаса-Барабаса. Генрих Наркисович был, что называется, человеком дела. Его мало интересовало прошлое Вики. Она была хороша собой, мало того, она была блондинкой, что для южанина значит очень много, и она была моложе его на тридцать лет, что значит еще больше.

Обед, несмотря на отсутствие заявленных филейчиков, перепелов и стерляди, был восхитителен. Он был выдержан в древнерусском стиле. Повар постарался на славу. Лебедь жареный, медвяной. Мальвазия в золотых кубках, тетерева, журавль под взваром в шафране, лососина с чесноком, заяц в рассоле.

— Угощайтесь, — Генрих Наркисович широким жестом пригласил меня к столу.

— Да вы патриот, Генрих Наркисович! — сказал я и уточнил: — Русский патриот.

— Чтобы быть русским патриотом, совершенно не обязательно быть русским по национальности, — напыщенно сказал он. — Может, вы хотите еще чего-нибудь? Говорите, не стесняйтесь.

Когда-то я редактировал кулинарную книгу со старинными русскими рецептами. Мне не хотелось ударить в грязь лицом. Я напрягся…

— Мне бы чего-нибудь… — я защелкал пальцами, усаживаясь и покрывая салфеткой колени, — чего-нибудь этакого. Вроде тюри с редькой, вымени отварного, яиц с крапивой и свекольного кваса.

— Это в следующий раз, — миролюбиво откликнулся он. — А пока — чем богаты, тем и рады.

— Как это есть? — спросил я хозяина, когда увидел все это великолепие на столе да еще на золотых блюдах. — Я в затруднении.

— Руками, мой юный друг, руками!

Я так наелся, что с трудом вышел из-за стола. Вечер был посвящен игре в карты, сигарам, коньяку и болтовне. Генрих Наркисович делился своими воспоминаниями и учил Вику правильной семейной жизни.

— Я много грешил, но я всегда придерживался строгих моральных правил, — назидательно сказал он и бросил на Вику многозначительный взгляд.

— Ты, по слухам, не пропускал ни одной юбки, — вскользь заметила она, тасуя колоду.

— Это не имеет ни малейшего отношения к морали! Душа мужчины не должна отвечать за прегрешения тела! — запротестовал он. — И потом, это наглая ложь! Я знаю, какой негодяй распространяет эти слухи! Повторяю, я всегда придерживался строгих моральных правил. Мои отношения с женщинами, — он помедлил и в задумчивости почесал бороду, — неизменно носили дружеский характер, базировавшийся на взаимном уважении.