Вионор Меретуков - Млечный путь

— Ваши изречения надо записывать и издавать отдельной книгой.

Он тут же ухватился за эту идею:

— Вот и займитесь этим, вы же издатель!

В субботу, после раннего обеда, к слову, вновь изысканного и до чрезвычайности вкусного, на этот раз это была экзотическая индийская кухня, мы очень мило проводили время, ковыряя в зубах палочками из корня сальвадоры персидской и развлекая себя умеренной выпивкой, сигарами и утонченной беседой на темы о новых веяниях в искусстве.

— Андеграунд отвергает и часто нарушает принятые в обществе политические, моральные и этические принципы, — говорил Генрих Наркисович, с важностью поджимая губы. Вика стояла за спиной мужа и с очень серьезным видом гладила его по голове, время от времени делая ему рожки и подмигивая мне.

— Вика, прекрати дурачиться! — прикрикнул Геворкян, увидев ее проделки в зеркале.

И тут раздался звонок в дверь. Вернее, четыре звонка.

— Это, вероятно, Цюрупа, — предположил я, вспомнив, что Сашка бывает здесь по субботам.

Генрих Наркисович отрицательно помотал головой.

— Нет, Цюрупа днем не приходит, он придет позже, ближе к полуночи. Он всегда приходит ночью. Как убийца.

Опять послышались четыре звонка.

Генрих Наркисович усмехнулся и пропел:

Я милого узнаю по походке.

Он носит, носит брюки галифе.

А шляпу он носит на панаму,

Ботиночки он носит «нариман».

— Это Цинкельштейн: только этот идиот всегда звонит четыре раза, — сказал Генрих Наркисович. — Человек-анекдот. Пришел поиграть в карты. Обожает «смертельный» покер. Не так давно Цинкельштейна чуть не убили. Хотели наколоть его на булавку, как лесного клопа. Цинкель уверяет, что побывал на том свете, и ему там не понравилось. Вышел из больницы и сразу ко мне. Вика, рыбка моя, не сочти за труд, открой нашему соседу и дорогому другу. Только проследи, чтобы этот гаденыш тщательно вытер ноги. У меня ковры новые!

Я развернулся в кресле, чтобы оказаться лицом к двери. Ну что ж, посмотрим, каков Генрих Натанович при дневном освещении. Я испытывал легкую, почти приятную тревогу. А что, если он меня узнает?.. Но тревожился я напрасно: Генрих Натанович меня не узнал. Правда, при звуках моего голоса он едва заметно вздрагивал и недоуменно сдвигал брови.

Кстати, выглядел он значительно лучше, нежели при нашем расставании.

…Играли по-крупному. Ставки, ставки, ставки…

Ближе к полуночи Цинкельштейн неожиданно для всех надрался. Покачиваясь, он встал из-за стола, подошел к распахнутому окну и, сняв с запястья механические часы, принялся их сосредоточенно заводить. В уголке рта у него тлела сигарета. Было несложно предположить, что произойдет в следующее мгновение. И это мгновение не замедлило наступить: сигарета догорела до фильтра и обожгла толстые губы фальшивомонетчика. Истерично взвизгнув, Генрих Натанович схватил горящий окурок и вместе с часами выбросил в окно. Проделав все это, он с довольным видом вернулся на свое место за игорным столом.

— Болван, — сказал ему хозяин дома, — ты только что выбросил часы с десятого этажа.

— Ерунда! — пьяно усмехнулся Цинкельштейн. — Они у меня противоударные.

Прошло полчаса, Цинкельштейн слегка протрезвел и приступил к поискам часов. Я ему напомнил: окурок, окно, десятый этаж… Лоб Генриха Натановича покрылся испариной. Мутные глаза как по волшебству очистились и приобрели осмысленное выражение. Спустя секунду Цинкельштейн издал страдальческий вопль и, как сумасшедший, вылетел из квартиры.

— Это «Патек Филипп»! — орал он. — Тридцать пять тысяч евро…

Через минуту он вернулся. Сияющий и улыбающийся во весь рот. Рядом с ним стояли Цюрупа и девушка в очках. В руке девушка держала книгу. Я присмотрелся. Ну, конечно, «Мадам Бовари». Где, интересно, Цюрупа с ней познакомился? В библиотеке?

— Я же говорил, что они противоударные! — тыча часами в разные стороны и обнимая одной рукой Цюрупу, восторженно вопил Цинкельштейн. — Они упали с десятого этажа и не разбились, лежали прямо перед подъездом! Чудо из чудес!

Девушка поправила очки и бросила на меня быстрый взгляд.

Красивая девушка, отметил я про себя. Очень красивая и очень молодая. Мне почему-то стало неприятно, что она пришла с Сашкой. Даже под сердцем заныло. Какое имел право мой второй бесценный друг обзаводиться такой красавицей?

Я стоял рядом и, не скрывая восхищения, любовался ею.

— Мне о вас отец рассказывал, — сказала она мне очень тихо, когда на минуту мы остались одни.