Вионор Меретуков - Млечный путь

— Если не выйдешь за него замуж, возвращайся, — сказал я ей. — Впрочем, если выйдешь — тоже. Я принимаю по субботам и воскресеньям. А также и во все другие дни недели. С семи вечера до семи утра включительно.

Вечером, за ужином, Эрвин, пребывая в легком подпитии, разговорился. Я и не предполагал, что музыканты могут быть такими глубокими философами.

— Иногда мне кажется, — сказал он, откидываясь на спинку стула и устремляя задумчивый взгляд в потолок, — что клавиатура не может передать всех звуков, которые роятся в моей гениальной голове. Мне чудится, что где-то между клавишами должны быть еще клавиши, и много клавиш, а их нет. Они пропущены. Или спрятались. Или о них забыли. А они должны там быть, черт бы их побрал, я в этом уверен. Звуки в голове есть, а клавиш нет. Клавиатура несовершенна, потому что нотную грамоту придумал лишенный фантазии глухонемой. Только не подумайте, что я спятил.

— Я как раз так и подумала, — оборвала его Вика. — Некоторые животные, например киты, издают звуки высокой частоты, которые мы уловить не можем. Ты об этом? Ты хочешь написать ультразвуковую музыку? Чтобы потом ее исполнил на струнах из китового уса в «Карнеги-холле» Американский симфонический оркестр? И чтобы зачарованная публика, все эти разодетые в пух и прах эстеты, сидела в плюшевых креслах и делала вид, что что-то слышит? Да это будет какой-то… Пикассо со смычком!

— Ни черта ты не понимаешь! — вызверился композитор. — В том-то и дело, что мои звуки должны слышать все! Попробую объяснить, — успокаивая себя, сказал он. — Для сравнения возьмем жизнь обычного человека. Современный человек привык к нормам, стандартам, его приучили жить и думать в соответствии с общепринятыми правилами. Жизнь человека запрограммирована. Она у всех примерно одинакова. Внутренний мир человека выстроен по примитивным образцам. По образцам толпы, стада. В действительности же внутренний мир человека неизмеримо богаче и глубже, чем принято думать. Просто мы очень мало что о себе знаем. В человеке сокрыты духовные и интеллектуальные клавиши, на которые пока еще никто не нажимал. Как в музыке, о которой я вам толкую.

Я посмотрел на Риту. Вид у нее был озадаченный. Долго она с ним не выдержит, в этом можно не сомневаться.

Тем не менее отступать было поздно, и Рита перебазировалась в номер венца. А через полчаса в мой номер постучали. Вика. С двумя баулами.

Как ни странно, спали мы раздельно. А вот выпивали вместе.

Через неделю мы с ней покинули отель. Паперть перед церковью Святой Женевьевы и Люнебургская пустошь подождут: их время не пришло.

В Вену мы прибыли утром и успели на дневной рейс до Москвы.

— Я долго искала тебя, — врала Вика, с вожделением посматривая на только что принесенный поднос с едой. Мы летели первым классом, Вика беспрестанно ела, а я вливал в себя третью порцию виски. — Я приехала к Эрвину, чтобы сообщить ему о разрыве. Это было нежное и печальное прощание. Я скоро выхожу замуж, — добавила она, впиваясь острыми зубками в куриную ножку. У этой субтильной женщины был превосходный аппетит.

— И за кого же? — спросил я равнодушно.

— За одного преступного типа, — она засмеялась. — Он не молод, что мне очень нравится в мужчинах, и сказочно богат, что мне нравится еще больше. Идеальный вариант.

Ее цинизм и покоробил, и оскорбил меня. Одно дело, когда циничен мерзавец, который таким уродился. Это логично, понятно и закономерно. Это никого не удивляет. Ничего другого от него не ждут. Совсем другое, когда циничным оказывается тот, вернее, та, кто, пусть и недолго, была твоей лучезарной, пленительной грезой. Воспоминания о доверчивой, чистой девушке с капельками дождя на бархатных ресницах грели меня в горькие минуты, когда из-за пьянства и одиночества я бывал близок к помешательству и даже помышлял о петле, когда я сам бывал не очень-то чист и притом очень хотел, чтобы чиста была та, которую я в тот или иной исторический момент назначил своим ангелом-спасителем с лебяжьими крылышками за спиной. И вот та, кого я видел в редких светлых снах, плюнула в мое последнее духовное пристанище. Пусть мои руки выпачканы кровью, пусть я бесстыден и преступен, но в глубинах моей черной души еще копошилось что-то по-детски наивное, что-то, что я прятал от всех — в том числе и от самого себя. Может, это невидимые духовные и интеллектуальные клавиши вроде тех, о которых вещал Эрвин?

Я смотрел на Вику, на эту видавшую виды женщину с чуть ли не голубиным личиком, и мечта таяла, как грязный снег в начале апреля. Сам я был всеохватно циничен, но хотел, чтобы мечта оставалась стерильно чистой и чтобы в ней не было даже намека на грязь. Приходилось с прискорбием констатировать, что Вика в части бесстыдства превосходила мои самые смелые ожидания.